На самом краю деревни, где жила моя бабушка, одиноко торчал покривившийся домишко, давно покинутый хозяевами. Во время одной из наших вечерних прогулок по околице я не удержалась и расспросила бабушку о таинственной избе. Так я услышала поразительную историю, заставившую меня задуматься, как слепы бывают людские суждения.
… В былые времена жила здесь женщина по имени Валентина. Деревенские обходили её стороной, шепчась о колдовских чарах. Странно – зла никому не причиняла странница, но слухи рождались сами собой. Может, всему виной были её угрюмое нравоучение, неприглядная внешность да привычка бормотать что-то под нос, когда что-то шло не по её нраву.
Приземистая фигура с богатырскими плечами и натруженными руками будто создана для тяжёлой работы. Ходила Валентина, слегка волоча ногу – одна конечность с рождения была короче другой. Лицо, изрытое оспинами, обрамляла короткая щетина волос, что вовсе не красило женщину. Мужики шарахались от неё как от огня, а бабы крестились при встрече.
С годами обычные пересуды превратились в небылицы. Любая беда – падёж скота, внезапная хворь, пожар – сразу приписывалась Валентине. «Глазливая ведьма», – кивали старики, поправляя нательные кресты.
Особенно всполошилась деревня, когда у одинокой странницы округлился живот. «Видать, скоро родит!» – перешёптывались сельчанки, ехидно посмеиваясь. А весной в избёнке на краю села раздался детский плач. Малышку назвали Варваркой.
Девочка стала полной противоположностью матери – смуглолицая красавица с вороньими кудрями да глазами, словно две спелые вишни. «Не иначе как от нечистого зачала!» – крестились старухи, плюясь через плечо. Валентина же, словно чувствуя беду, не спускала глаз с дочурки.
Роковой день настал, когда восьмилетняя Варя впервые вырвалась из-под материнского крыла. Ребятня окружила девочку, принявшись толкать и осыпать насмешками. «Ведьмино отродье! Чёртова метка!» – неслось со всех сторон.
Свидетелем стал приезжий паренёк Лёшка, гостивший у бабки. Не раздумывая, подросток врезался в разъярённую толпу, закрыв собой дрожащую девочку. Пару крепких затрещин – и обидчики разбежались. Опустившись на корточки, мальчишка бережно стряхнул пыль с её платьица.
В этот миг кто-то из мальчишек дико завопил: «Тили-тили тесто, жених да невеста!» Хохот прокатился по улице. Алый румянец залил щёки Лёшки, а Варюша стремглав бросилась к материнской избе, оставляя за собой шлейф пыли.
На рассвете, выйдя во двор, Лёша замер у калитки – на скрипучей перекладине красовалась берестяная туесушка, доверху наполненная рубиновой малиной. А к полудню родители уже увозили парнишку обратно в город.
Сменялись сезоны: золотая осень уступала место снежной зиме, таявшая капель будила весну, пока снова не наступали знойные летние деньки. Возвращаясь на каникулы, подросток каждое утро находил у ворот то гроздь лесной земляники в липовом лоточке, то янтарные сливы, то наливные яблоки. Порогда ему чудился лёгкий шорох за плетнём и мелькание юркой тени.
Годы превратили долговязого мальчишку в статного двадцатилетнего парня. Накануне армейской службы Алексей в последний раз приехал проститься с бабушкиным домом. На прощальный вечер собралась вся родня – столы ломились от угощений, под гармошку пускались в пляс, звенели чарки.
В разгар веселья у юноши вдруг заныло под лопаткой – будто чьи-то глаза прожигали спину. Окинув взглядом шумную компанию, он незаметно юркнул за угол. За покосившимся забором, прильнув к щели, затаилась тёмная фигурка.
— Ага, попалас! — с торжеством воскликнул парень, резко обойдя ограду. Испуганная девчонка шлёпнулась в крапиву. Алексей протянул ладонь, помогая подняться. Перед ним стояла худенькая подростка с вороньими кудрями до пояса и глазами, словно две ночные бездны. В дрожащих ресницах он узнал ту самую перепачканную девчушку.
— Это ты подкидывала гостинцы? — тихо спросил он, смахнув травинку с её плеча. — Спасибо. Я каждый раз…
— Лёшенька-голубчик! — прорезал воздух визгливый бабушкин голос. — Иди-ка сюда, гости обижаются!
Парень обернулся, бросив на прощанье: — До встречи, Варюша.
Когда внук скрылся в избе, Мария Ивановна вынырнула из темноты, вцепившись костлявыми пальцами в плечо девочки: — Чтоб духу твоего поганого тут не было! Видали, стерва, нашла кого соблазнять! — Старуха с силой толкнула подростка. — Сгинь, проклятая! Не бывать тебе с моим кровинкой!
Варвара помчалась через огороды, захлёбываясь рыданиями. Ворвавшись в избу, она рухнула на земляной пол, обхватив материны колени. — За что? — всхлипывала девушка, вцепляясь в грубую холщовую юбку. — Чем мы провинились? — Слёзы размывали слова, превращая речь в горький лепет. Её детское сердце не вмещало этой неправды – они с матерью лишь сеяли рожь да сушили травы, а в ответ получали плевки и камни за спиной.
Тихонько поглаживая дочь по вздрагивающим плечам, Валентина смотрела в закопчённый угол. В её глазах плескалась знакомая боль – та самая, что грызла душу тридцать лет назад.
А в это время у Матрёны Ивановны дрожали от ярости жёлтые ногти, впившиеся в Лёшкино плечо: — Глаза-то у неё, видела? Как у ночной кикиморы! Всё нутро вывернет, коли возьмёшь её подачки! — Старуха судорожно крестила внука, будто отмахиваясь от невидимой нечисти.
Годы пролетели стрелой. Отслужив в танковых войсках, Алексей вернулся с медалью «За отвагу» и поступил в сельхозтехникум. Когда через пять лет он вновь ступил на знакомый порог, бабушка едва передвигалась, опираясь на вишнёвый костыль.
Весть о смерти Валентины разнеслась по деревне с криком петухов. На похороны пришли даже те, кто тридцать лет плевал вслед «ведьме». Среди них был и Алексей. В горнице пахло сушёной мятой и воском – на резном складне теплился огонёк лампады. Вместо жутких атрибутов, о которых трещали сплетницы, на полках красовались глиняные крынки да пучки душицы.
Варя стояла у гроба, словно восковая свеча – высокая, стройная, с косами темнее крыльев грача. Когда её взгляд скользнул по Лёшиному лицу, он вдруг вспомнил ту самую малышку с окровавленными коленками.
После поминок Алексей неделю топтал тропинку к её избе, но каждый раз сворачивал у плетня. Лишь накануне отъезда он застал Варю у калитки – она сжимала в ладонях берестяной кузовок.
— Возьми… малина… — прошептала девушка, и в этот миг распахнулось окно.
— Руки ей пообломать! — взвыла Матрёна Ивановна, вылетая на крыльцо как вихрь. Трость со свистом рассекла воздух, выбивая короб из дрожащих рук. Алые ягоды брызнули по пыльной дороге, словно капли крови.
— Никогда! Слышишь?! — хрипела старуха, тыча костылём в сторону убегающей девушки. — Пока я жива – не бывать этому!
Варвара бежала, не разбирая пути. Где-то в груди щемило, будто кто-то снова и снова вырывал куски сердца. Она не заметила, как в небе грянул первый осенний гром.
Алексей рванул было вдогонку, но старуха захрипела, цепенея пальцами за его рубаху. Пришлось подхватывать бабку на руки — лёгкую, как ворох сухих прутьев. Всю дорогу до избы Мария Ивановна изрыгала проклятья, пока парень молча грыз губу до крови. Стыд жёг гортань раскалённым углём — он представлял, как Варя, прижавшись к щели сарая, наблюдает эту унизительную сцену.
Когда старуха наконец задремала у печи, Лёша крадучись направился к двери. Рука уже лежала на скрипучем засове, как вдруг пол ушёл из-под ног. Последнее, что запомнил — запах малинового варенья и бабушкин визгливый вопль: «Ведьмин корень в него вселился! Сглазила, окаянная!»
В горячечном бреду перед ним проплывали лица. То Варя в венке из одуванчиков смеётся звонко, то плачет, прижимая к груди разбитый берестяной туесок. Просыпаясь на мгновение, он слышал шёпот за стеной: «Сами видели — крынку с зельем под порог подкинула!» Голоса соседей сливались с карканьем ворон за окном.
Пока юноша метался в жару, Мария Ивановна обошла пол-деревни, ломая руки: «Смерть моему внученьку готовит! Варьке-кровопийце мало материной чёрной магии!»
К полудню у покосившейся избы собралась толпа. Камень, брошенный кем-то из сзади, звонко разбил оконницу. «Выходи, отравительница!» — ревел мужик с топором. Заскрипели воротные петли под напором плеч.
Вдруг за спинами пронеслось: «Катастрофа! Автобус в овраг рухнул!» Словно ветром сдуло озверевшую толпу. Оказалось, именно на этом рейсе должен был уехать Алексей.
Очнувшись через сутки, парень нашёл на подоконнике ветку калины с алыми гроздьями. Никто не видел, как Варвара пробиралась тёмными огородами, прижимая к груди заветные ягоды — те самые, что отвели беду от любимого.
Свадьбу сыграли тихо, без гармошки и криков «горько». Когда молодые уезжали в сибирскую глухомань, Мария Ивановна трижды плевала на след телеги. Лишь после её смерти Варя вернулась, чтобы повесить на покинутую избу новый замок.
Теперь, проходя мимо, старики крестились уже иначе — не от страха, а стыдясь собственной слепоты. А ветер играл обрывками старой песни, где слова «любовь» и «судьба» сплетались в единый напев.