Тишина в комнате была звенящей, густой и тягучей, как смола. Каждый звук — скрип половицы под ногой, шелест нейлоновой куртки — отзывался в немой, ледяной пустоте квартиры гулким эхом. Элла торопливо, почти не дыша, застегивала рюкзак. Пальцы не слушались, путались в молниях, будто живые существа, охваченные собственной паникой.
За тонкой стеной, в кухне, шипел голос, от которого кровь стыла в жилах и по спине бежали ледяные мурашки.
– Мало тебя, дрянь такая, отец лупил! – слова впивались в сознание, как зазубренные лезвия. – Говорила я ему, кричала, чтобы сдал тебя в специнтернат, куда следует! Уродок неблагодарный! Что, решила нам проблем подкинуть на старости лет? Только попробуй, я тебя своими руками пришибу, как таракана! Не смей никуда выходить из дома, слышишь меня?! Кто этот уродец, который вчера тебя провожал? Быстро отвечай, я сказала!
Элла не отвечала. Она лишь прижала ладонь ко рту, заглушая предательский стук собственного сердца, готового вырваться из груди. Этот голос, голос тетки Ингры, был саундтреком всей ее жизни. Девятнадцать лет в клетке. Девятнадцать лет под колпаком из вечных упреков, злобы и страха. И сегодня, именно сегодня, она должна была вырваться. Сегодня ночью. Или никогда.
Она прислушалась. Из кухни донесся звук открываемого холодильника, затем — звон бутылки. Тетка «успокаивала нервы». У Эллы было немного времени. Она подбежала к окну в своей комнате, выходившому в глухой, заросший бурьяном двор. Первый этаж. Спасение и проклятие одновременно. Спасение — потому что можно было бежать. Проклятие — потому что они всегда были рядом, всегда начеку, как тюремные надзиратели.
Мысленно она уже была далеко отсюда. Она рисовала в воображении другую жизнь: уютный дом, наполненный светом и смехом, нежные объятия любящего мужа, счастливые глаза здоровых детей. Она так яростно верила в этот образ, что он стал для нее реальнее, чем облупившиеся обои и зарешеченное окно. Он был ее кислородом, ее единственной правдой. Но реальность, жестокая и беспощадная, готовила для нее совсем иную участь.
Всего несколько часов назад, возвращаясь с работы, Элла允许ла себе мечтать. Ей почти девятнадцать, а она до сих пор, как провинившаяся школьница, должна была отчитываться за каждый шаг, за каждую задержку в пять минут. Она шла медленно, растягивая эти редкие минуты свободы. Рядом с ней шагал Марк. Его присутствие согревало ее изнутри, как первое весеннее солнце.
Они неспешно беседовали, смеялись над какой-то глупостью, обсуждали планы на выходные, которых у Эллы, конечно же, не было и быть не могло. Она ловила его взгляд и таяла, чувствуя себя нормальной девушкой, а не затравленным зверьком. Этот миг безмятежности был так хрупок, так нереален, что его оборвал даже не звонок, а ледяной ужас, пронзивший ее, когда она увидела на экране имя: «Отец».
Сердце упало в пятки. Она судорожно сунула телефон на дно сумки, словно это была не связь с внешним миром, а разорвавшаяся граната.
– Волнуется? – спросил Марк, заметив, как побледнела ее кожа и задрожали ресницы.
– Да… просто переживает, – выдавила она жалкую, вымученную улыбку. – Я обычно никогда не задерживаюсь.
– Тогда я тебя провожу, из рук в руки, что называется, сдам. Может, зайдем куда? В кафе? В кино?
– Нет! – слишком резко вырвалось у нее. – То есть, нет, спасибо. У меня тетя… она приболела. Мне нужно домой. Срочно. Ты меня не провожай, я сама. Пять минут – и я дома.
Она хотела убежать, исчезнуть, раствориться в сумерках, но Марк был настойчив. А телефон звонил и звонил, и с каждым звонком ее охватывала все более животная паника. Она знала, что ее ждет, если отец увидит их вместе.
Он ждал у подъезда. Леонид стоял, огромный и мрачный, как грозовая туча, впиваясь в нее взглядом, полным немой ярости. Марк, ничего не подозревая, улыбнулся и шагнул вперед, протягивая руку.
– Здравствуйте, меня зовут Марк. Вот, передаю вашу дочь в целости и сохранности.
Леонид молча, с силой, от которой у Эллы перехватило дыхание, толкнул ее в сторону темного подъезда. Затем развернулся к молодому человеку. Его лицо исказила такая ненависть, что Марк невольно отступил на шаг.
– Еще раз твою рожу здесь увижу – кости переломаю. Нахрена она тебя сдалась? Поматросить и бросить? Даже не надейся, падаль! Вали отсюда, пока при памяти.
Дома ее ждал привычный ад. Ремень в руках отца свистел по воздуху, оставляя на коже багровые полосы жгучей боли. А тетка Ингра вместо того, чтобы хоть как-то вступиться за взрослую племянницу, с упоением подливала масла в огонь, ее глаза блестели от странного, болезненного восторга:
– Вломи ей как следует, Лёня! Чтобы дурь из башки разом выбило! Чтобы и думать забыла о этих своих хахалях! Вот я тебе говорила – скоро нам в подоле принесет! Я всегда права!
«В подоле принесешь». Это любимое выражение тетки преследовало Эллу с подросткового возраста. Любая провинность – тройка в дневнике, невымытая вовремя посуда, разговор с соседским мальчишкой – тут же навлекала на нее этот ехидный, отвратительный приговор. Когда Элла узнала его истинный смысл, ей стало горько и обидно. Разве она давала хоть малейший повод? Она была скромной, даже застенчивой, ее романтический опыт ограничивался невинными поцелуями в щеку и робкими держаниями за руку.
После девятого класса отец отправил ее в колледж. «Хватит с нас твоей учебы, иди работать», – заявил он. Она выучилась на технолога и в восемнадцать уже стояла у конвейера. Зарплату ее отец забирал всю, до копейки, выдавая ежедневно строго отмеренную сумму на проезд и скудный обед. Одежду покупала тетка – уродливые, мешковатые вещи, скрывающие ее хрупкую, изящную фигуру. Даже в них Элла выглядела прекрасно, что безумно злило Ингру.
Марк был одним из немногих, кто видел эту красоту. Он ухаживал настойчиво, но уважительно. И именно ему, измученная одиночеством и нехваткой тепла, Элла позволила подойти немного ближе. Она не принимала его ухаживания открыто, но с разрешала иногда провожать себя и пить вместе кофе в столовой. Эти минуты были для нее глотком свежего воздуха.
На следующий день после скандала Марк нашел ее на работе. Она сидела, сгорбившись, стараясь не шевелить больными плечами.
– Пойдем в кафе? Пообедаем. Я угощаю, – предложил он.
– Извини, не могу, – замотала головой Элла, – работы очень много.
Он потянулся, чтобы погладить ее по руке, но она инстинктивно рванула ее назад. Задрался рукав, и Марк увидел на ее худеньком запястье свежие, сине-багровые следы от пальцев.
– Это он? За что? За то, что я тебя проводил? – его голос дрогнул от возмущения и боли.
Элла молча кивнула, не в силах выдержать его взгляд. Стыд и унижение жгли ее изнутри.
– Пойдем, поговорим, – твердо сказал Марк и увел ее в пустой складской цех.
И там, под мерный гул неработающего оборудования, из нее хлынуло все. Все годы унижений, побоев, страха, вся ненависть тетки, вся жестокость отца. Она говорила, рыдая, а он слушал, сжимая кулаки, и его лицо постепенно становилось все суровее.
– Ты понимаешь, что он тебя когда-нибудь просто убьет? – тихо, но очень четко спросил он, когда она замолчала, исчерпав все силы. – Слушай, Элл. А переезжай ко мне. Я не позволю им больше тебя тронуть. Я обещаю.
– Ты мне очень нравишься, Марк, но… Отец никогда меня не отпустит. Никогда.
– Тогда мы не будем его спрашивать. Слушай меня. Квартира на первом этаже? Окно выходит во двор? Отлично. Сегодня, в два часа ночи, я буду под ним на машине. Бери только самое необходимое и документы. Все. Теперь ты под моей защитой.
И она поверила. Поверила потому, что была слишком измотана, слишком изголодалась по простой человеческой доброте и обещанию безопасности. Она была готова пойти за кем угодно, кто протянул бы ей руку в этой кромешной тьме.
Побег был похож на шпионский триллер. Скрип окна, казавшийся ей невероятно громким, холодный ночной воздух, темная silhouette машины во дворе. И безумное, пьянящее чувство свободы, когда автомобиль тронулся и увозил ее прочь от кошмара.
Утром отец, не обнаружив ее в кровати, ринулся в полицию с криками о похищении. Но ему холодно объяснили: дочь совершеннолетняя, ушла сама. Тогда он примчался на завод, устроил дикий скандал, требуя выдать ему «беглянку». Охране едва удалось его утихомирить. Вышедшая к нему Элла, чувствуя за спиной поддержку Марка, сказала твердо:
– Я выхожу замуж. Я начинаю свою жизнь.
Леонид смерил ее взглядом, полным презрения, и сплюнул ей под ноги.
– Понятно. Спуталась-таки с кем-то. Ты вылитая мать твоя, такая же шлюха. Не смей мне больше на глаза показываться, Иуда!
Первые месяцы новой жизни казались Элле раем. Тишина. Покой. Возможность самой решать, что надеть, что купить на ужин. Марк поначалу был заботлив и нежен. Она стала понемногу оттаивать, учиться улыбаться по-настоящему. Она даже нашла подругу – соседку Марка, Яну, жившую этажом выше. Яна была всего на пару лет старше, веселая, яркая, и Элла к ней искренне привязалась.
Но рай оказался хрупким. Марк, обещавший стать ее спасителем, постепенно начал проявлять свою истинную суть. Он оказался патологически, до безумия ревнив. На работе они свои отношения не афишировали, и за красивой девушкой по-прежнему пытались ухаживать. Элла всем вежливо, но твердо отказывала, вела себя более чем строго. Но Марку всегда чего-то не хватало. Взгляд, показавшийся ему слишком долгим. Слишком открытая улыбка коллеге. Смех, прозвучавший, как ему казалось, слишком игриво.
Его мозг отключала слепая, неконтролируемая ревность. Сначала это были просто сцены, унизительные допросы. Потом он начал распускать руки. Сначала – шлепки, грубые хватания за руки. Потом – пощечины. А однажды, вернувшись пьяным с мужской гулянки, он избил ее до полусмерти, обвиняя в том, что она «кокетничала» с его же другом.
Единственной, кто знал всю правду, была Яна. Элла изливала ей душу, а та, стискивая зубы от злости, уговаривала:
– Да уйди ты от него, ну что ты терпишь? Сдай его в полицию! Его посадят, и ты, наконец, вздохнешь свободно!
– Я не могу, Яна. Ты не понимаешь… Он же спас меня тогда. Я ему обязана.
– Ничего он тебя не спас! – взрывалась подруга. – Он ничем от твоего отца не отличается! Ты сменила одну тюрьму на другую! Он тиран, Элла! Уходи!
– Но в целом-то у нас все хорошо… – слабо оправдывалась Элла. – Он потом всегда жалеет, плачет, просит прощения… Он же любит меня.
На вторую годовщину их знакомства Элла решила устроить маленький праздник. Купила его любимые продукты, сшила себе красивое платье — воздушное, легкое, как надежда, которую она еще пыталась в себе сохранить.
Марк вернулся с работы пьяным. Он мрачно окинул взглядом накрытый стол, ее наряд и хрипло бросил:
– А мне сегодня Костик сказал, что ты ему глазки строила. На других мужиков уже заглядываешься?
– Марк, что ты такое говоришь? – испуганно прошептала она. – Константин пытался мне цветы вчера вручить, а я отказалась наотрез! Я сказала, чтобы он больше ко мне не подходил. Он, наверное, со зла и наврал. Пойдем, садись, я все приготовила…
– Со зла? – он медленно приблизился к ней, и от него пахло перегаром и злобой. – Цветы? А ты что, уже перед всеми хвостом виляешь? Мне что-то никто цветов не дарит!
Она попыталась отступить, но спина уперлась в стену. Разговора не получилось. Банкет продолжился без нее. Очнулась она уже в больничной палате. Яна, вызвавшая и скорую, и полицию, уговорила ее написать заявление. Марка забрали сразу.
Выписываться из больницы было некуда. Марк, за время ее лечения, позвонил лишь раз и просипел в трубку:
– Чтобы домой не возвращалась. Катись куда хочешь. Я из-за тебя в клетке оказался.
И снова ее спасла Яна. Одолжила денег, помогла снять крошечную комнату в общежитии. Возвращаться на завод Элла не могла – там все напоминало о Марке. Она уволилась, замкнулась в себе, переживая травму и предательство. Яна кормила ее, поддерживала, ни разу не упрекнув.
Но несмотря на лечение, Элла чувствовала себя все хуже. Постоянная тошнота, головокружение, слабость.
– Элл, а ты случайно не беременна? – как-то осторожно спросила Яна.
– Нет, вряд ли… – потупилась Элла. – Врач говорил, что после сотрясения еще долго может тошнить. Последствия.
– Сделай тест. Мне кажется, дело не в сотрясении.
Тест оказался положительным. Две жирные, безжалостные полоски, перечеркнувшие все ее жалкие попытки начать жизнь с чистого листа. В ушах зазвучал противный, ехидный голос тетки Ингры: «Принесла все-таки в подоле! Я так и знала! Мало тебя отец бил!»
Страх сковал ее по рукам и ногам. Что она будет делать с ребенком? Где работать? Где жить? А если Марк через два года выйдет? Он найдет ее и убьет наверняка. После долгих, мучительных дней сомнений и слез, она приняла решение. Одно, единственно верное, как ей казалось. Она отправилась в женскую консультацию.
Сидя в очереди в сером, безликом коридоре, она пыталась себя убедить: это необходимо. Это единственный выход. Потом, когда-нибудь, она встретит хорошего человека, выйдет замуж, и тогда… Тогда все будет по-настоящему. По любви. По правилам.
Ее грустные размышления прервал душераздирающий крик. Элла вздрогнула и обернулась. Из кабинета врача, буквально выползая на четвереньках, выходила женщина. Ее лицо было залито слезами, искажено невыразимой болью.
– Это вы! Это вы все виноваты! – рыдала она, обращаясь в пустоту. – Да будьте вы прокляты! Вы мне тогда даже не предложили подумать, не отговорили! А теперь что? А теперь я замужем, я так хочу ребенка! И это уже третья моя беременность, которая замирает! Это расплата! Это карма!
Элла замерла. Каждое слово било в ее сознание, как молоток. Она смотрела на эту обезумевшую от горя женщину, и ее собственный мелкий, эгоистичный страх вдруг показался ничтожным. Нет. Нет, она не вправе. Она не вправе распоряжаться этой жизнью.
Она встала и вышла из клиники, не оглядываясь. На улице шел мелкий, колючий дождь, но она его не замечала. Она прижала ладони к еще плоскому животу и прошептала:
– Все будет хорошо. Я буду тебя защищать. Я обещаю.
О своем решении она ни разу не пожалела. Девочку, которую она назвала в честь своей верной подруги Яной, она полюбила с первой же секунды, как только увидела ее на экране УЗИ, а потом – крошечную, теплую, пахнущую молоком. Это была любовь, затмевающая весь прошлый страх и боль.
Когда маленькой Яне исполнился годик, судьба подарила Элле еще одну встречу. На детской площадке она познакомилась с Артемом. Высоким, спокойным, с добрыми и очень уставшими глазами. Он гулял со своим двухлетним сынишкой. Его жена погибла в автокатастрофе.
Они встречались всего полгода. Полгода неспешных прогулок с колясками, разговоров по душам, тихих вечеров и взаимного исцеления. Потом Артем сделал ей предложение.
И вот теперь Элла стоит на пороге своего собственного, светлого дома. Артем обнимает ее за плечи, а их дети – ее дочка Яна и его сын Елисей – беззаботно возятся на ковре. Она смотрит на них и чувствует, как по спине бегут те самые, давно забытые мурашки. Но теперь это мурашки не от страха, а от щемящего, всепоглощающего счастья.
Она прошла через ад, но сумела вынести из него не пепел ненависти, а огонь любви. И этот огонь теперь согревал ее новую, настоящую семью. Ту самую, о которой она когда-то, запертая в комнате с решеткой на окне, могла только безнадежно мечтать.