Тишина, наступившая после похорон, была оглушительной. Она звенела в ушах, заполняла комнаты, давила на виски тяжелее свинцовых плит. Шестнадцатилетний Максим стоял у окна, не видя за стеклом ни проходящих людей, ни плывущих облаков. Мир сузился до размеров этой квартиры, где еще пахло мамиными пирогами и папиным одеколоном, и до хрупкой фигуры младшего брата, тихо сидевшего на диване и строившего башню из кубиков.
Вадиму было двенадцать, но его сознание навсегда задержалось в солнечном возрасте пяти лет. Он был добрым, беззащитным существом, с глазами цвета незамутненного неба и улыбкой, способной растопить лед в самой ожесточенной душе. И сейчас Максим боялся не своей боли, не пугающего будущего, а одного-единственного слова — «интернат». Он умолял внутренне, молился всем богам, которых только мог вспомнить, лишь бы у него не забрали самое дорогое, что осталось от прежней жизни. Даже если бы Вадим был обычным подростком, шансов оставить его у несовершеннолетнего брата не было. Максим понимал это с леденящей ясностью.
Поэтому он пошел к соседке, тете Галине, женщине с усталыми, но добрыми глазами, и упавшим голосом выложил свою отчаянную просьбу.
— Я всё сделаю сам! — горячо убеждал он ее, сжимая ладони в кулаки, чтобы они не дрожали. — Устроюсь на работу, буду учиться вечерами. Вам не придется ничего делать! Я буду приносить вам деньги, только… только скажите, что вы наш опекун. Не дайте им забрать его. Умоляю вас.
Тетя Галина смотрела на него, и в ее взгляде читалась бесконечная жалость. Она согласилась. И слово свое сдержала. Денег она с Максима не брала, более того — помогала, чем могла: стирала их одежду, водила Вадима в коррекционную школу и на приемы к врачам. Она стала тихим, ненавязчивым ангелом-хранителем их broken little family.
Прошло десять лет. Максим выстоял. Он работал, учился, стал опорой для брата. И когда тетя Галина тяжело заболела, и ей потребовались дорогостоящие лекарства, которые не покрывала страховка, он, не раздумывая, продал их общую с братом квартиру и купил другую — меньшую, в панельной многоэтажке на окраине города. Все оставшиеся деньги он отнес тете Галине. Она плакала, отказывалась, но он был непреклонен. Это был его долг, его священная обязанность.
Несколько раз он потом приезжал к ней, но дверь никогда не открывалась. А потом сосед снизу, выходящий покурить на балкон, обронил: «Квартирку-то ее, слышно, продали. А куда сама подевалась — хз. Наверное, дочь забрала, у нее в другом городе живет».
Грусть сжала сердце Максима. Он бы ходил на ее могилу, ухаживал за ней, как ухаживал за аккуратными холмиками родителей. Но, вероятно, у тети Галины были свои, кровные родственники, которые позаботились обо всем.
— Ну ты и наивный! — фыркнула Марина, когда Максим как-то вечером поделился с ней этой историей. — Да она тебя просто надула! Здорово провернула аферу — получила кучу денег и смылась в закат!
У Марины были удивительные, ярко-изумрудные глаза, точь-в-точь как у его мамы. Но на этом сходство заканчивалось. Мама была высокой, статной, с царственной осанкой и густой косой, уложенной вокруг головы венцом. От нее всегда пахло свежей сдобой и неуловимым, божественным ароматом духов — сладковатых, цветочных, с ноткой чего-то неузнаваемого. Максим много лет потом ходил по парфюмерным магазинам, вдыхая ароматы с тестеров, но так и не нашел тот самый. Флакон дома тоже исчез — видимо, его забрали или выбросили во время разбора вещей.
— Это та самая соседка их и стащила, — уверенно заявила Марина. — Вместе с твоими деньжатами. Ты хоть в курсе, что она, как опекун, ежемесячно получала на вас пособие? Приличное, кстати.
Максим качнул головой. Да, позже он узнал об этом. Но даже эта мысль не могла перевесить его благодарность. Он не хотел верить в подлость тети Галины.
Марина была невысокой, с роскошными формами, пшеничными волосами и обаянием, от которого кружилась голова. Максим не понимал, что она, такая яркая и живая, нашла в нем — вечном трудяге, обремененном заботой о взрослом ребенке. И объяснение было только одно — любовь. Ослепительная, взаимная, делающая его, несмотря на все тяготы, самым счастливым человеком на свете.
Он был официальным опекуном Вадима. Марина знала это с самого начала и все равно согласилась выйти за него замуж. В тот вечер, когда он дрожащей рукой протянул ей коробочку с кольцом, ее изумрудные глаза наполнились слезами. Она кинулась ему на шею, и от ее волис, ее кожи пахло корицей, спелой сливой и чем-то еще, сладким и незнакомым.
— Я тебя так люблю, — прошептал он, burying лицо в ее шее, чувствуя, как предательски дрожит его голос.
Это был самый счастливый миг его жизни с того рокового дня. Лишь одна тень омрачала солнце его радости — Вадим наотрез отказывался принимать Марину. Он ревновал с упорством и непосредственностью маленького ребенка. Со стороны это выглядело нелепо — взрослый парень дулся и отворачивался, но Максим понимал его слишком хорошо. Понимала, вроде бы, и Марина. Но когда брат в приступе обиды порвал ее новое платье, она осторожно предложила:
— Может, сводить его к психологу? К хорошему, платному?
— Знаешь, что у нас есть своя, от государства, но толку… А на платного сейчас нет средств, свадьба же.
Родители Марины были не в восторге от их союза, и Максим с гордостью заявил, что все свадебные хлопоты берет на себя. Поэтому денег и правда было в обрез. Его сердце растаяло, когда Марина радостно сообщила, что через брата нашла прекрасного специалиста, который согласен заниматься с Вадимом за символическую плату.
— Они с моим братом одноклассники, он договорился о скидке, — объяснила она.
К врачу они пошли вдвоем — Вадим наотрез отказался идти, если с ними будет Марина.
Почему-то из рассказов Марины Максим представил себе солидного мужчину в возрасте, но перед ним была женщина лет сорока, с серьезным, умным лицом и внимательным взглядом из-под очков. Когда они вошли, она сняла их и посмотрела сначала на Максима, потом на Вадима. Что-то мелькнуло в ее глазах знакомое, но мысль ускользнула, потому что в воздухе кабинета он уловил ЕГО. Тот самый, потерянный аромат его детства — мамины духи.
После сеанса, пока Вадим рассматривал картинки в коридоре, Максим задержался.
— Извините за странный вопрос, но… какими духами вы пользуетесь?
— Духами? — женщина удивленно подняла брови.
— Да. Этот запах… Я узнал его сразу, как только вошел.
— Я не пользуюсь духами на работе, — мягко, но твердо ответила она.
Видя его искренне расстроенное лицо, она вдруг хлопнула себя по лбу.
— Возможно, это Валентина! Она заходила перед вами, приносила документы. Девушка с ресепшена.
Валентину он нашел мгновенно — в приемной сидели всего две медсестры. Та, что по имени Валентина, оказалась точь-в-точь такой, как его мама — высокая, статная, с прямой спиной и спокойным взглядом.
— Это «Органза», — улыбнулась она в ответ на его сбивчивый вопрос. — Духи моей мамы. Иногда я беру флакончик, чтобы вспомнить ее.
— Спасибо вам! — выдохнул он, чувствуя, как комок подкатывает к горлу. — У моей мамы тоже были такие. Я много лет искал…
— А моей таксе они не нравятся, — девочка смешно сморщила носик. — Чихает каждый раз, когда я ими пользуюсь.
— Я тоже хочу собаку, — вдруг четко и ясно сказал Вадим.
Он молчал весь сеанс, уткнувшись в пол, и это его неожиданное заявление обрадовало Максима как nothing else.
— Хорошо, возьмем щенка, договорились.
— Хочу таксу! — упрямо сказал брат.
— Таксу? Да они же смешные, коротколапые! — рассмеялся Максим.
— А по-моему, они очаровательные, — поддержала Валентина.
Ее улыбка озарила все вокруг, и Максим сдался: «Ладно, такса так такса».
До свадьбы оставались считанные недели, но он не удержался — заказал тот самый «Органза» для Марины и нашел породистого щенка таксы, пусть и без родословной. Радость Вадима была бесценна — он не видел брата таким сияющим с того дня, как ушли родители. Его поведение волшебным образом улучшилось, обиды на Марину как будто испарились.
А вот духи Марине не понравились.
— Какие-то тяжелые, душные, — поморщилась она, едва приоткрыв коробочку. — Зачем ты тратишься на такие вещи, когда у нас каждая копейка на счету?
В желудке у Максима похолодело. Он еще не сказал ей о собаке, а ведь она вроде бы как-то упоминала о легкой аллергии на шерсть. Как он мог забыть!
Ссора была жаркой. Марина, рыдая, уехала к родителям. Но долго быть врозь они не могли — их магнитом тянуло друг к другу. Мириться пришлось на условиях Марины: свадьбу скромную, а недостающую сумму одолжить у ее родителей.
Он знал, что теща своего мнения о нем не изменила. На предсвадебном ужине он слышал, как она, подвыпив, жаловалась подругам: «Бедная моя девочка, влипла на всю жизнь. Вместо того чтобы детей рожать, будет нянькой для вечного ребенка…»
Но она ошибалась. Марина забеременела почти сразу, через два месяца после свадьбы.
— И как вы собираетесь втискиваться в эту однушку с младенцем, собакой и… ну, с Вадимом? — кричала теща, ворвавшись в их дом в день, когда дочь сообщила радостную новость. — Это же невозможно!
Максиму было мучительно больно это слушать. Как будто он неспособен обеспечить свою семью. Как будто его любовь — это тюрьма для Марины.
— Переезжайте к нам, — безапелляционно заявила теща.
Он ждал, что Марина возразит, встанет на его защиту. Но она молчала, опустив глаза. И тогда Максим, стиснув зубы, сказал сам: «Спасибо, мы справимся сами».
В ту ночь они ссорились снова. Он всегда верил, что их любовь будет только крепчать, но почему-то lately вместо улыбок он все чаще видел на лице жены усталое раздражение.
Беременность протекала тяжело. Токсикоз, скачки давления, проблемы с кровотоком. Теща приезжала через день, упрекала Максима, что из-за него она мотается через весь город, и снова завела пластинку про собаку: «Отдайте ее в приют, пока не поздно! Ребенку и так хватит опасностей!»
Он понимал, что это временно, но не мог сдержать раздражения. Хотя бы одно слово в защиту Вадима, одно! Но Марина молчала. Оказалось, связь с матерью у нее куда крепче, чем он предполагал.
Рождение сына, Артема, на время перемирило всех. Теща приезжала еще чаще, но теперь только чтобы восхищаться внуком, его щечками и крошечными пальчиками. Она даже подкармливала таксу кусочками колбасы, а Вадиму привезла красочную энциклопедию про роботов. Вадим, правда, снова начал ревновать, но даже Марина понимала — это пройдет.
В тот роковой день Максим был на важнейшем совещании, телефон стоял на беззвучном. Когда он увидел десять пропущенных от Марины и сообщение «СРОЧНО!!!», сердце его провалилось в ледяную бездну.
Голос жены был заплаканным, прерывивым.
— Собака… убежала. Мама приезжала, дверь неплотно закрыли… а Вадим… — она сделала судорожный вдох, и эти секунды ожидания показались Максиму вечностью. — Он словно с ума сошел! Все крушит, кричит! Он… он ударил Артема! У-да-рил!
Максим сорвался с места, не в силах думать ни о чем.
Картина дома была хуже, чем он мог представить: разбросанные вещи, перевернутая мебель, рыдающая в кухне Марина с прижимающим к груди сыном и истошные вопли Вадима из его комнаты. Успокаивать пришлось долго и мучительно.
Марина была непреклонна: немедленно к тому врачу. И вердикт, вынесенный в уютном кабинете, выбил у Максима землю из-под ног. Врач, избегая его взгляда, говорила что-то об ухудшении состояния, о возможной опасности для окружающих, о необходимости повторного, уже стационарного обследования и… специальной комиссии.
Неделя прошла в бесконечных ссорах. Марина рыдала, твердила, что боится за сына. Максим пытался убедить ее и себя, что Вадим не виноват, что это случайность, что врач просто перестраховывается. Они пройдут эту комиссию, и все встанет на свои места.
Но в день визита все пошло не так с первых минут. Это было похоже на дурной сон. Врач что-то монотонно говорила, а Максим изо всех сил пытался вникнуть в смысл слов, но не мог — его взгляд постоянно перескакивал на брата, мирно сидевшего на кушетке и разминавшего в руках резинового бегемотика.
И вдруг женщина резко смяла распечатанный лист и швырнула его в корзину под столом. Она взяла телефон, набрала номер и коротко сказала: «Валентина, зайди, пожалуйста, ко мне».
Когда в дверях появилась знакомая высокая фигура, врач попросила: «Покажи, милая, мальчику игровую комнату». Валентина улыбнулась Вадиму своей доброй улыбкой, и он, узнав ее, доверчиво потянулся к ней за рукой. «Хочешь, покажу тебе новую книгу? Там целая глава про такс», — сказала она. Вадим радостно закивал. На мгновение взгляд Валентины встретился с взглядом Максима. Сегодня ее волосы были заплетены в тугую косу, и это делало ее поразительно знакомой.
Когда дверь закрылась, в кабинете повисла гнетущая тишина. Максим смотрел на врача в полном недоумении.
— Я не знаю, имею ли я право говорить вам это, — начала она тихо, рассматривая свои идеально чистые руки. — И если вы решите пожаловаться, я все буду отрицать. Она попросила меня. Попросила написать в заключении, что он представляет опасность. Чтобы я рекомендовала комиссию, а затем… затем намекнула вам на хороший интернат. Частный. И вы бы согласились, я уверена. Вы устали.
Максим слушал, не веря своим ушам. Кто? О ком она говорит?
— И знаете, — голос врача дрогнул, — возможно, это было бы правильным решением. Для вас. Для вашей жены. Вы заслуживаете обычного человеческого счастья. Она это понимает, а вы — пока нет.
Когда до Максима наконец дошло, что «она» — это Марина, он фыркнул от нелепости услышанного.
— Вы лжете! — вырвалось у него. — Зачем?!
Врач тяжело вздохнула, поднялась, провела ладонью по лицу, словно стирая маску усталой professionalism. И заговорила совсем другим, простым и усталым голосом.
— Ты меня, наверное, не помнишь, Максим. Я редко бывала у мамы, а когда она заболела — горько жалела об этом. Я знаю, что ты для нее сделал. Как продал квартиру и отдал ей деньги, хотя она и так получала на вас пособие. Очень хорошее пособие. Именно на эти деньги я и получила свое образование. Да, она обкрадывала вас, сирот. Но не со зла. Она искренне вас любила и считала, что я, ее кровная дочь, важнее.
Мир перевернулся. Максиму стало физически плошно, комната поплыла перед глазами. Знакомые глаза… Глаза тети Галины. Ее дочь.
— Если хочешь, — тихо сказала она, — я распечатаю это заключение заново. И ты будешь свободен. Счастлив. Но ты ведь не захочешь, да?
Он молча, как загипнотизированный, покачал головой. Мысли путались, разбегались. Что он скажет Марине? Как будет жить дальше? Но одно он знал точно и непреложно: брата он не предаст. Никогда. А сын? Разве он может оставить сына? А Марину?.. Любовь всей его жизни.
Находиться в этом кабинете еще секунду было невыносимо. Он резко развернулся, задел стул, тот с грохотом упал. Подняв его с нелепой неловкостью, Максим выбежал в коридор, подальше от этого смятого листа бумаги и страшной, разрывающей душу правды.
Дома, глядя в пол, он сообщил, что врач ошиблась, повторные тесты показали, что Вадим абсолютно не опасен. Марина раскрыла рот, чтобы что-то сказать, но, встретившись с его взглядом, медленно закрыла его. На руках у нее спал, посапывая, маленький Артем. Вадим осторожно приблизился, протянул руку и коснулся пальцем щечки племянника. Максим видел, как тело Марины непроизвольно напряглось, но она не отдернулась. Вадим погладил теплую кожу и прошептал: «Хороший…»
Через неделю они переехали к родителям Марины. Вадиму было плохо в незнакомой огромной комнате с видом на шумный проспект. Он хныкал, просился домой, к своей собаке, к своим стенам.
— Я же говорила! — теща закатывала глаза, собираясь на выход. — Ну как можно жить в такой нервотрепке? Невыносимо!
Она захлопнула дверь. Максим и Марина молча сидели на кухне, слушая, как всхлипывает за стеной Вадим и посапывает в кроватке Артем.
Теща вернулась через час. В руках она держала картонную коробку, из которой доносилось странное поскуливание. Не снимая пальто, она прошла в комнату к Вадиму и поставила коробку на пол перед ним.
— Держи, — буркнула она. — Чтобы не ревел.
Максим и Марина переглянулись в изумлении. Вадим с опаской заглянул внутрь.
В коробке сидел лохматый, ушастый щенок, совершенно не похожий на таксу. Максим замер, ожидая новой истерики. Но Вадим ахнул от восторга, бережно, как хрустальную вазу, поднял теплый пушистый комочек, прижал к щеке и засмеялся сквозь невысохшие слезы.
— Хороший, — прошептал он, глядя на тёщу своими чистыми, детскими глазами.
Марина тихо всхлипнула. Максим сжал ее руку в своей, и его собственный голос прозвучал громко и четко, чтобы непременно было слышно в прихожей:
— Спасибо, мама! Огромное спасибо.
И впервые за долгое время он почувствовал, что ледяная глыба в груди начала таять, уступая место хрупкой, но настоящей надежде.