Лучи заходящего солнца нежно золотили паркет в огромной гостиной, отражаясь в до блеска натертой поверхности, создавая причудливые узоры, похожие на дорогие ковры. София, удобно устроившись в глубоком мягком кресле из натуральной кожи, с наслаждением сделала медленный глоток ароматного латте, чувствуя, как тепло разливается по телу. Рядом, прикрыв глаза, полулежала в таком же кресле Анна, хозяйка этого роскошного загородного особняка. Между ними велась тихая, спокойная беседа, полная тёплых, почти дружеских интонаций, их голоса сливались в приятный убаюкивающий гул.
— А представляешь, Ольга из пятого коттеджа вчера опять своего того… с водителем застукала! — Анна говорила чуть устало, но с искоркой живого интереса в глазах, поворачивая к Софии свое изящное лицо. — Прямо в гараже, говорят. Представляешь эту картину?
— Да что вы? Не может быть! — София качнула головой, и её густые каштановые волосы рассыпались по плечам, переливаясь на солнце. — А он такой тихий, скромный с виду мужчина. Никогда бы не подумала, честное слово, он всегда таким примерным семьянином казался.
София была не просто домработницей. Она была подругой, наперсницей, почти членом семьи. И ещё кое-кем. Той, с кем хозяин этого дома, Марк, крутил тихий, страстный и совершенно безответственный роман. Софию всё в этой ситуации устраивало. Она была молода, прекрасна и абсолютно свободна от иллюзий. Её не терзала совесть, и уж тем более она не собиралась рушить эту семью. Легкий, ни к чему не обязывающий флирт, дорогие подарки, ощущение тайны — что могло быть лучше для девушки её лет? Да и Анну, эту хрупкую, надломленную женщину, было бесконечно жаль, её хотелось опекать и оберегать.
Несколько лет назад в семье случилось непоправимое горе. Они потеряли единственного сына. Мальчику было всего семь. С тех пор Анна словно ушла в себя, в свою тихую, отгороженную от всего мира вселенную боли. Она периодически проходила курсы лечения в самых дорогих европейских клиниках, но врачи разводили руками — время лечило медленнее, чем хотелось бы. Она стала похожа на хрустальную вазу, на которую кто-то нечаянно подышал, и она покрылась бесчисленными трещинками, грозя рассыпаться от любого неосторожного прикосновения. Марк, её супруг, боготворил её, заботился, опекал и с безграничным терпением относился ко всем её странным, порой пугающим прихотям.
Например, та самая засохшая гардения в детской. Её нельзя было не только выкидывать, но даже прикасаться к ней или передвигать изуродованный временем голубой горшок на комоде. Для Анны это был не просто засохший цветок, это был некий сакральный символ, последняя ниточка, связывающая её с тем миром, где теперь был её малыш. Вход в комнату был строжайше запрещён для всех. Только сама Анна могла проводить там долгие часы в полной тишине, разговаривая с тенями прошлого.
Именно Анна, к изумлению Софии, сама, словно невзначай, намекнула мужу, что близкие отношения с улыбчивой, полной жизни домработницей — это не нечто постыдное, а почти что норма, часть какого-то её странного внутреннего плана.
— Знаешь, Марк, — как-то раз сказала она, глядя в окно на уходящее за горизонт солнце, — я бы даже не обиделась. Совсем. Если бы ты с ней… Ну, знаешь. Роман какой-нибудь закрутил. София очень хорошая. И добрая. Мне она безумно нравится. А тебе? Скажи честно, тебе она нравится?
Марк густо покраснел, будто пойманный на воровстве школьник. Слова жены застали его врасплох, смутили и… обрадовали. Ведь она угадала. Новая домработница с лучистыми глазами и заразительным смехом действительно давно будоражила его кровь, вызывала смутное волнение.
Софие, конечно же, он не сказал ни слова об этом страннейшем разговоре. Но в тот же вечер, задержав её в кабинете, сказал чётко и ясно, без намёков на романтику, глядя прямо в глаза:
— София, то, что происходит между нами… Это не любовная история. Я хочу, чтобы ты это сразу поняла. Я не собираюсь и никогда не собирался разводиться. Я не уйду от Ани. Она — моя жизнь. Мы с тобой… мы можем остановиться в любой момент. И это никак не повлияет на твою работу или твоё положение в этом доме. Договорились?
София не раздумывала ни секунды. Она согласилась сразу. А почему бы и нет? Она была молода, красива, свободна и не искала себе вечных уз. Единственное, чего ей порой не хватало, — это времени на обычные молодёжные развлечения. Работа у Марка и Анны оплачивалась более чем щедро, но их дом находился в такой глуши, что о частых поездках в город на свидания с кем-то другим не могло быть и речи, и это её по-своему устраивало.
— Аня? Милая, а куда это ты с лейкой? — Марк отложил газету и с недоумением уставился на жену, которая проходила мимо него по коридору.
Анна, одетая в своё любимое лёгкое платье, словно порхая, направлялась в сторону запертой детской комнаты. В её руках поблёскивала на солнце старая пластиковая лейка, доверху наполненная водой. Даже на её пузатом бочке переливались радужные капли, играя на свету. Сердце Марка сжалось от внезапной жгучей жалости. Неужели её рассудок окончательно помутился? Неужели она пытается реанимировать то, что умерло много лет назад? Или, что ещё страшнее, ей стало так плохо, что она решила украсить комнату их погибшего сына новыми, живыми цветами, пытаясь стереть память о прошлом?
— Гардения… — тихо, почти шёпотом произнесла Анна, поворачивая к мужу сияющее, счастливое лицо. — Марк, ты не поверишь… Она ожила. Появился росток. Совсем крошечный, зелёный, но он тянется к солнцу, он такой настойчивый, такой живучий.
Она повернула ключ в замке, и дверь со скрипом открылась, выпустив наружу запах пыли и старого дерева. Марк заглянул внутрь и увидел: рядом с почерневшими, засохшими ветками старого растения из земли действительно пробивался на свет юный, хрупкий, но полный невероятной жизненной силы зелёный росток, будто маленький зелёный огонёк в царстве тьмы и забвения.
— Ты абсолютно уверена, что не подсаживала в этот горшок ничего другого? — недоверчиво спросил Марк, вглядываясь в нежную зелень, пытаясь найти подвох. — Да и как такое вообще возможно? Прошло же столько лет… Земля там давно мёртвая.
— Не знаю… Право, не знаю, дорогой, — Анна качнула головой, и её глаза наполнились таинственным, мистическим светом, будто она знала великую тайну. — Я заметила это чудо, это маленькое зелёное чудо, почти сразу после того, как к нам переехала наша милая София. Я ведь всегда говорила, что она необыкновенная, добрая, светлая девушка. Чувствуешь, какая у неё аура? Лёгкая, тёплая. Наверное, именно её светлая энергия помогла этому ростку родиться, пробиться сквозь толщу прошлого… — И, сказав это, Анна зашла в комнату и тихо прикрыла за собой дверь, оставив Марка в полном недоумении в коридоре, одного с его тревожными мыслями.
Он лишь с раздражением закатил глаза. После трагедии Анна с головой ушла в непонятные ему эзотерические практики, гадания, духовные поиски и прочую чепуху, которая, как ему казалось, лишь усугубляла её и без того тяжёлое состояние, уводя всё дальше от реальности.
София, согнувшись, с трудом поднимала тяжёлое ведро с водой, готовясь вымыть пол в длинном коридоре. Осталось сделать последний рывок, и на сегодня можно будет быть свободной, упасть в кровать и мечтать о будущем. Вдруг дверь в детскую распахнулась, и на пороге появилась Анна. На её лице сияла улыбка, а глаза были наполнены слезами, но это были слёзы не горя, а какой-то иной, непонятной эмоции.
— София! Милая моя! — воскликнула она, и её голос дрожал от переполнявших её чувств, звучал непривычно громко в тишине дома.
Домработница с удивлением заметила, что на том самом ростке, который она видела пару недель назад, уже красовался маленький, но идеально сформированный ослезительно белый цветок. Аромат от него исходил нежный, едва уловимый и какой-то неземной, пьянящий и грустный одновременно.
— София, — Анна, едва сдерживая рыдания, буквально выхватила тяжёлое ведро из рук девушки, поставив его с грохотом на пол. — Всё, хватит, я сама всё доделаю! Мне самой нужно размять косточки, надо же двигаться. А ты иди, отдохни! Ты много трудилась, ты должна беречь свои силы.
— Анна Аркадьевна, всё в порядке? — насторожилась София, чувствуя, как по спине пробегают мурашки. — Почему вы плачете? Произошло что-то? Вы меня пугаете.
— Нет-нет, милая, это слёзы счастья, чистого, настоящего счастья! — хозяйка дома жестом указала на открытую дверь детской, и её рука дрожала. — Смотри, видишь? Моя гардения… она зацвела! Это невероятно! Это же настоящее чудо! Ну, иди же, иди, отдохни. Хочешь, я сейчас приготовлю тебе перекус? Бутербродик с авокадо? Или может, омлет? Я сейчас, всё будет быстро!
— Вы что? — София опешила, не веря своим ушам. — Это я домработница. Это я должна готовить для вас… Это моя работа, вы же понимаете.
Но Анна уже несла ведро в сторону ванной, напевая под нос какую-то весёлую мелодию, её шаги были лёгкими и пружинистыми. Через несколько минут, придя в себя, София набрала номер Марка, её пальцы дрожали.
— Марк, тут что-то странное происходит, — зашептала она в трубку, отвернувшись к стене. — Ваша супруга… Анна Аркадьевна… Она отобрала у меня ведро и сама пошла мыть полы. А сейчас я слышу, она на кухне гремит сковородками и предлагает мне приготовить поесть. Она в порядке? Вы не забыли дать ей её лекарства? Мне становится не по себе.
Марк примчался домой через пару часов, бросив все срочные дела. Он застал картину, которая показалась ему сюрреалистичной: его жена, Анна, утончённая аристократка, никогда в жизни не делавшая и шага по дому, стояла у плиты и чистила картошку, с неловкостью держа нож в своих изящных пальцах. София сидела рядом на табуретке, смотря на это с немым изумлением и явным дискомфортом. Возле неё стояла чашка дымящегося чая и аккуратно собранный, украшенный зеленью бутерброд.
— Она не даёт мне вообще ничего делать! — София, увидев Марка, бросилась к нему и прошептала прямо в ухо, её голос был полон паники. — Сама сделала бутерброд, сама вымыла окна в гостиной… А теперь вот взялась за ужин. Я не понимаю, что происходит. Это ненормально.
— Ой, Маркуша, а ты как рано! — Анна обернулась, смахивая со лба забрызганную водой прядь волос, на её лице играла счастливая, беззаботная улыбка. — Ужин будет не скоро, я только начала. Всё хорошо, дорогой? Как дела на работе?
— Аня, в чём дело? — строго спросил Марк, подходя к жене и беря её за локоть. — Ты сегодня приняла свои таблетки? Все? Ты точно себя хорошо чувствуешь?
— Какие таблетки, милый? У меня же сегодня такой прекрасный, солнечный день! — она улыбнулась ему такой светлой, детской улыбкой, какой он не видел у неё много-много лет, с той самой страшной поры. — Я чувствую себя просто замечательно, словно заново родилась.
— Я, пожалуй, пойду, — поднялась София, чувствуя, что ей нужно уйти, чтобы не выдать своего волнения. — Напомню, что в выходные меня не будет. Я уезжаю к родственникам в другой город. Вернусь в воскресенье вечером.
— Отлично! Прекрасно! — Анна обернулась к ей, и её лицо снова озарилось той же самой неестественно восторженной улыбкой, её глаза сверкали. — Хорошенько отдохни, Настенька… То есть, Софочка. Наберись сил! Они тебе очень-очень понадобятся! Поверь мне, они будут просто необходимы!
Выходные пролетели как один миг, в суете и попытках не думать о странностях того дома. София стояла на перроне, нервно ожидая такси, которое должно было отвезти её обратно, в тот странный, роскошный и полный какого-то зловещего подтекста дом, где её ждала непонятная будущность. От тяжёлых, невесёлых мыслей её отвлёк внезапный звонок. На дисплее светилось имя Марка.
— София, слушай меня и слушай очень внимательно, — его голос был жёстким, напряжённым, без единой нотки привычной нежности или тепла, голосом не любовника, а напуганного человека. — Тебе ни в коем случае нельзя возвращаться сюда. Никогда. Тебе вообще нужно немедленно собрать вещи и уехать. Подальше. В другой район, в другой город, я не знаю. Чем дальше, тем лучше. Забудь этот адрес, забудь нас.
— Что? — у девушки перехватило дыхание, мир поплыл перед глазами. — Марк, в чём дело? Что случилось? Объясни немедленно! Это что, шутка такая? Ты решил так со мной порвать?
— Нет! Это не шутка! — его голос сорвался на крик, но тут же взял себя в руки, став тихим и опасным. — Собирай всё самое необходимое. Ищи новое место, а я… я помогу тебе деньгами, всем, чем смогу. Я переведу тебе крупную сумму, хватит на первое время. Просто сделай это, умоляю тебя.
— Нет! — взвилась София, её собственный голос прозвучал для неё чужим и визгливым. — Так не пойдет! Я не поеду никуда и ничего не буду делать, пока ты мне нормально, по-человечески всё не объяснишь! Мне нужно срочно с тобой поговорить. Прямо сейчас! Я требую объяснений!
На другом конце провода наступила мёртвая, давящая тишина, длившаяся целую вечность. София поняла, что скрывать правду больше нет сил. Слёзы сами хлынули из её глаз, подкатив комом к горлу, она стояла на перроне и плакала, не обращая внимания на прохожих.
— Я всё знаю, — наконец, глухо, будно из-под земли, прозвучал голос Марка. — Всё. Ты ждёшь ребёнка. Именно поэтому тебе надо исчезнуть. Сделай это ради себя. Ради него. Пожалуйста, я умоляю тебя.
— Ты… ты знаешь? — София обмерла, её сердце заколотилось в груди. — Но я… я сама только вчера узнала… Я всё надеялась, что ошибаюсь… Я так понимаю, ты просто хочешь от меня избавиться, да? Потому что я просто домработница. Потому что это незапланированная, неудобная беременность. Потому что этот малыш тебе не нужен. Но поверь, он не нужен и мне! Я не готова! У меня другие планы на жизнь! Я хотела учиться, строить карьеру!
— Нет! — его крик был полон такого отчаяния, что София инстинктивно отдернула телефон от уха. — Всё не так, ты не понимаешь! Ты должна бежать не потому что я хочу от тебя избавиться! Ты должна исчезнуть потому, что носишь под сердцем не своего ребёнка! Ты понимаешь, что я сейчас сказал?!
Марк приехал к ней на съёмную квартиру через два часа. София согласилась его выслушать, но твёрдо стояла на своём: она никуда не уедет, пока не узнает всю правду, всю до последней капли. Вся её фигура выражала холодную, окаменевшую от ужаса готовность к удару, к любому удару.
— София, — он начал сразу, без предисловий, смотря куда-то мимо неё, в стену, не в силах встретиться с её взглядом. — Я расскажу тебе всё. Только, умоляю, не перебивай. Скажу сразу — я не знал. Я не догадывался, что задумала Анна. Всё прояснилось только в те выходные, когда ты уехала… Анна всегда была женщиной со своими «тараканами», со своей чудинкой. А после того как мы потеряли нашего мальчика… её чудинка превратилась в нечто большее. В манию. В наваждение. Постоянные походы к гадалкам, ворожеям, экстрасенсам… А потом она нашла одного… шамана. И он согласился провести для неё совершенно дикий, немыслимый обряд, один из тех, о которых лучше не знать.
Она всё спланировала. С самого начала. Это она подтолкнула меня в твои объятия. Она сама сказала, что не будет против. Это так чудовищно, так неправильно… Но назад пути уже нет. Прости меня. Прости, София. Но ты действительно носишь под сердцем не своего ребёнка. Ты носишь нашего с Аней сына. Его душу.
Мужчина закрыл глаза, и по его щекам, обветренным и усталым, покатились тяжёлые, мужские слёзы. Подбородок предательски задрожал. София вскочила с кровати и изо всех сил влепила ему звонкую, унизительную пощёчину, вложив в удар всю свою ярость, страх и отчаяние.
— Говори! — прошипела она, сама вся дрожа от рыданий, её тело била крупная дрожь. — Говори уже, наконец, всю правду! Чей это ребёнок?! Что ты имеешь в виду?!
— Тот шаман… — Марк шмыгнул носом, смахнул слёзы тыльной стороной ладони и заговорил быстро, словно боясь, что силы вот-вот оставят его. — Он провёл ритуал. Он смог… вытащить душу нашего сына из мира мёртвых. Он вернул её. Душа мальчика оказалась в нашем мире и искала… искала своё новое тело. Но у Ани… — его голос сорвался, — у Ани серьёзнейшие проблемы со здоровьем. Она еле-еле выносила нашего сына в прошлый раз, её организм был полностью истощён, врачи запретили даже думать о повторной беременности. Она знала, что не сможет. Она знала это наверняка. И она решила, что матерью для нашего вернувшегося сына станет… ты. Наша домработница. Она наняла тебя не случайно, София. Ей были абсолютно не важны твои профессиональные качества. Ей нужна была молодая, красивая, абсолютно здоровая женщина с хорошей генетикой. И когда ты появилась, шаман… он показал неприкаянной, жаждущей воплощения душе нашего мальчика тебя. А потом… потом та самая гардения в его комнате дала новый росток. Для Анны это был знак. Знак свыше. Знак, что… сосуд принят. Что дом, в котором будет расти её маленький человек, подходит. Что душа согласна.
И после этого Анна стала мне практически в открытую говорить, чтобы я обратил на тебя внимание, чтобы я закрутил с тобой роман. А когда на гардении появились те самые цветы… она поняла. Она узнала, что душа уже внутри тебя. Она поняла, что ты беременна. Именно поэтому она с таким маниакальным, пугающим рвением стала ограждать тебя от любой работы, от любого напряжения. Хоть сама же и наняла тебя в качестве домработницы… Она берегла сосуд. Она берегла ту, кто выносит её сына.
София медленно, как во сне, опустилась на край кровати и безвольно уронила руки на свой ещё плоский живот, где уже зародилась новая, чужая для неё жизнь. Она не была готова к этому ребёнку. Она хотела подкопить денег, поступить в престижный вуз, выучиться на дизайнера… Именно поэтому и согласилась на работу с проживанием. У неё были чёткие, выверенные планы. Она не забывала о предохранении. Но и это не стало гарантией. Теперь выходило, что ребёнок внутри неё… не совсем её. Он — их. Марка и Анны. Их вернувшийся сын. Получался ребёнок на троих, ребёнок-фантом, ребёнок-призрак.
— Анна знала о твоих планах на будущее, — продолжал Марк, и каждое слово давалось ему с огромным трудом, будто он выплёвывал осколки стекла. — Поэтому она с самого начала продумала все юридические моменты. Оставалось лишь надавить на тебя, показать, чего ты лишишься, если вздумаешь оставить этого ребёнка себе… София, я понимаю, что это ужасно. Чудовищно. То, что она сделала. Но я хочу, чтобы ты знала: ты можешь принять любое решение. Я не стану давить. Не стану угрожать. Но если вдруг… если вдруг ты всё же захочешь оставить его… — он снова закрыл лицо руками, и его плечи затряслись от беззвучных рыданий. — Он был таким хорошим, София… Таким ласковым, добрым мальчишкой. Он так всех любил… и так страстно хотел поскорее узнать этот мир… Он его просто не успел узнать… Он так мало успел…
Марк уже не сдерживался. Он плакал, как ребёнок, как тот мальчик, которого он так отчаянно хотел вернуть. Ему до боли, до спазм в горле хотелось снова обнять своего сына, почувствовать его тёплое дыхание. Но теперь всё решала она. Хрупкая девушка, которую он и его безумная жена втянули в свой кошмар, в свою больную, изломанную реальность. София тоже плакала. Ей было бесконечно жаль того маленького мальчика, который так и не успел узнать этот мир. И это ведь он сейчас был внутри неё. Он рос там с каждым днём, с каждым часом, он был частью её, но при этом оставался абсолютно чужим.
— А Анна? — вытерла слёзы и спросила София, и голос её звучал глухо и отрешенно, будто из другого измерения. — Что будет с Анной?
— Анна, — Марк поднял на неё заплаканные, полные решимости глаза, в которых читалась какая-то новая, твёрдая правда, — получит то, что давно должна была получить. Без всяких сожалений. Без малейшей жалости. Ей нужна помощь, настоящая, psychiatric помощь, а не шаманы и не ритуалы. Я позабочусь об этом. Я обязан.
ПРОШЛО СЕМЬ ЛЕТ
— Мам, а почему вы с дядей Марком до сих пор не поженитесь? — кучерявый, веснушчатый мальчишка с огромными, как у матери, глазами нехотя доедал ненавистный овощной суп и смотрел на Софию с немым укором, строя гримасы. — Все мамы моих друзей замужем, а ты нет.
— Сынок, я же тебе рассказывала уже миллион раз, — София устало провела рукой по волосам, собирая со стола тарелки, её движения были привычными и точными. — Когда-то я работала у него домработницей. А теперь мы просто очень хорошие, старые друзья. Друзья дружат, сынок, а не женятся друг на друге. Дядя Марк тебя очень любит, и ты это прекрасно знаешь. Но он не любит меня. А я не люблю его. Всё очень просто, не стоит об этом думать.
Через час за ней должно было приехать такси, чтобы отвезти их на вокзал. Они собирались в гости к Марку. Каждый раз в эти моменты сердце Софии сжималось от тяжёлой, ноющей грусти, смешанной с чувством вины. Ей было невыносимо тяжело видеть, как её сын и Марк привязаны друг к другу. Как горят глаза мальчика при встрече, как он обнимает его, называя «мой лучший друг дядя Марк». Но говорить ему правду они не будут. Не сейчас. Может быть, никогда. Так решила София семь лет назад, и с тех пор её решение не изменилось.
Семь лет назад, после того страшного, оглушающего разговора, она долго металась, не знала, что делать, плакала ночами напролёт, чувствуя себя в ловушке. А потом… просто исчезла. Сменила номер телефона, уехала в другой город, затерялась в большом мегаполисе, где её никто не знал. Там она и родила этого прекрасного, не по годам смышлёного мальчишку, который был как две капли воды похож на неё саму, и в чьих глазах она иногда, как ей казалось, видела отблеск чужой, давно ушедшей жизни. В графе «отец» в его свидетельстве о рождении гордо красовался прочерк. Так она пыталась обезопасить и себя, и его, создать иллюзию нормальной жизни. Через год она всё же вышла на связь с Марком.
— Я не буду препятствовать вашему общению, — холодно сказала она ему тогда по телефону, и её голос не дрожал, будто она говорила о погоде. — Но только твоему. Не Анны. Я не хочу, чтобы эта женщина хотя бы знала, где мы и как он растёт. Не хочу, чтобы она приближалась к нему хотя бы на километр. Ты для него будешь просто дядей Марком, моим старым добрым другом. То, что ты его отец… Я не хочу говорить ему. Может быть, когда-нибудь потом. А может быть, никогда. Ты согласен? Ты же сказал, что примешь любые мои условия.
Марк согласился. И добавил, что об Анне ей можно не беспокоиться. Он сказал, что она находится в надёжном месте, где ей оказывают необходимую помощь.
Теперь они сидели в уютном кафе неподалёку от его нового дома. Их сын, этот самый кудрявый мальчишка, резвился в стеклянной игровой комнате, заливаясь счастливым, звонким смехом, его голос был слышен даже сквозь стекло.
— Как Анна? — тихо спросила София, помешивая ложечкой остывающий кофе, избегая смотреть ему в глаза.
— Так же, — Марк помрачнел, его лицо стало осунувшимся и печальным. — Живёт в своём выдуманном мире. Болезнь не прогрессирует, но лишь благодаря постоянной, дорогостоящей терапии. Я теперь не могу её оставить, София. Она хоть и не живёт со мной, а находится в специализированной частной клинике… Но она — моя ответственность. Моя вина. Мой крест. Мы дойдём с ней до конца. Как бы тяжело ни было. Я обещал когда-то быть с ней в болезни и в здравии.
— Разрушенные судьбы… — тихо, словно делая какую-то пометку в воздухе, произнесла София, глядя на своего сына. — У нас у всех. У Анны. У тебя. У меня. Мы все стали заложниками одной страшной истории.
— Да, — он кивнул, не отрывая взгляда от своего резвящегося сына, и в его глазах стояла бесконечная нежность и тоска. — Так вышло. Остаётся только верить, что у него всё сложится иначе. Счастливее. Что он сможет прожить свою жизнь, а не чужую.
А кудрявый мальчишка в это время уже нашёл в игровой комнате новых друзей. Он смеялся, бегал, строил башню из разноцветных кубиков, и башня эта была высокой и прочной. Он был безумно рад. Он горел желанием жить, узнавать, исследовать этот огромный, невероятно интересный мир, который манил его своими красками и звуками. Он смотрел на него широко открытыми, жадными до впечатлений глазами, впитывая каждую секунду. И в его звонком, чистом, беззаботном смехе было слышно эхо другой, прошлой, несостоявшейся жизни, которая наконец-то, ценой невероятных усилий и чужой боли, получила свой долгожданный, хрупкий, но такой желанный шанс. Шанс быть прожитой заново.