Утром в субботу я, как любой уважающий себя мужчина, жарил картошку — в трусах и тапках. Вдруг зазвонил телефон. — Она с ним. — Кто с кем?.. — Твоя. С твоим. Картошка начала пригорать. И моя жизнь тоже. Я застыл, держа в руке лопатку, а в ухе всё ещё шумело после разговора. Будто кто-то выдернул вилку из розетки — и внутри всё отключилось. Сердце провалилось куда-то вниз, а в голове загудело, словно старый телевизор на «снегу». Молча смотрел на сковородку, будто это она страдала вместо меня.
А вы когда-нибудь теряли всё не за день, а за одну минуту? Когда картошка шкварчит, а ты уверен, что всё под контролем…
Началось всё банально, как в тех затёртых мелодрамах: жена ушла. Но не просто ушла — сбежала. И не к какому-нибудь фитнес-тренеру или художнику с Бали… А к моему лучшему другу. Тому самому, с кем мы со школы делили пиво, печеньки и проблемы. Вместе делали ремонт, копали картошку, он даже был свидетелем на нашей свадьбе. Говорил тогда: «Ты главное — её не обижай. Я буду рядом, если что». Год назад мы вместе жарили шашлыки на даче. Она резала лук кольцами, он разливал по рюмкам и рассказывал историю, как я однажды на спор съел целую банку хрена. Мы смеялись до слёз. А потом она бегала по траве босиком, в моей старой футболке, с миской маринованного мяса. «Ты всё равно всё пересолишь!» — говорила она и смеялась. Потом поджарила кусок и протянула мне: «Вот, учись». Это был лучший шашлык в моей жизни. Наверное, потому что с ней. А теперь — ни лука, ни хрена. Только горечь.
Потом была тишина. И холодильник, наполовину её. Помните, как в 90-х внезапно гас свет, и ты сидел перед чёрным экраном телевизора? Вот так же сидел и я. Сначала — обида. Потом — злость. А потом решил сварить борщ. Потому что есть-то всё равно хочется.
Когда-то мы ели пельмени прямо из кастрюли, вдвоём, одной вилкой. Она всегда ловила последний, говорила: «Ты и так сыт, я вижу по глазам». А я ворчал, но отпускал. Знал, что потом она всё равно отдаст половину. Такая у нас была математика любви.
В холодильнике стоял её недоеденный йогурт — клубничный, тот самый, который она всегда ела ложкой из крышечки. Я уставился на него, будто это был чужой предмет из прошлого, и замер. Ком встал в горле. Вдох — и выдох. Я закрыл дверцу холодильника тихо, боясь разбудить воспоминания. Прислонился лбом к холодному металлу, пока за спиной не мяукнул кот — будто напоминая, что жизнь продолжается, даже если больше нет клубничного йогурта по утрам. В углу валялась расчёска с её волосами, в ванной — её халат, а в душе — холодный сквозняк, будто кто-то оставил дверь в сердце открытой и ушёл, забыв её закрыть.
Друзья звонили, перешёптывались. Мама сказала: «Ну, теперь хотя бы поймёшь, кто тебе настоящий друг».
А я-то думал, настоящие друзья не спят с твоей женой.
Первую неделю я держался. Даже шутил: «Ну что ж, теперь у меня есть один свободный вечер в неделю — больше не надо платить за её маникюр». Но потом стало не до смеха. Вечерами воцарилась тишина. Такая тишина, что слышно, как часы на кухне щёлкают, а кот, запрыгнув на подоконник, замирает, будто тоже прислушивается к этой пустоте. Иногда, просыпаясь ночью, я машинально тянулся к её подушке — холодной и пустой. А потом резко отдергивал руку, словно обжёгся. Лежал в темноте, чувствуя, как давит на грудь — не больно, но тяжело, будто кто-то сел внутрь и не собирается уходить. Скрип дивана, когда ложишься один, казалось, становился оглушительным. Раньше… раньше мы смеялись в темноте. Она бросала какую-нибудь фразочку перед сном, я хохотал, а она шикала: «Тихо, соседи услышат!» — и сама начинала смеяться. Мы не говорили о серьёзном, просто делили ночь. И этого было достаточно.
Даже холодильник стал гудеть тише, будто жалел меня. А кот… Кот больше не запрыгивал на стол и не лез на колени. Он просто сидел рядом — молча. Как будто тоже понял: шутки кончились.
Телевизор не радовал, интернет только расстраивал. Повсюду счастливые пары, путешествия, дети, объятия, #ловелайф. А у меня… только борщ. И борода, которую я отрастил в попытке начать «новую жизнь». В итоге стал похож на Льва Толстого в период творческого запоя. Без Софьи Андреевны, заметьте.
Прошёл месяц. И вот — звонок. Я подошёл к двери, заглянул в глазок. Тот самый. Топчется с опущенными плечами, держа в руках помятый пакет, словно подарок, который даже он сам считает неуместным. Глаза — как у побитой собаки.
— Прости.
Одним словом можно многое сказать. А можно — ничего. Я смотрел на него и думал: с чего ты решил, что я тебя ждал? Знаете, иногда теряешь не столько женщину, сколько самого себя — того, с кем двадцать лет смеялся, злился, строил гараж и играл в приставку. И вот стоишь перед ним, не зная, кого жаль больше — себя или его.
Я молчал. Он изучал мои носки с дырами, а я вдруг почувствовал, как с плеч сполз мешок, который тащил всё это время. Не облегчение — скорее пустота. Как после тяжёлой простуды, когда замечаешь, что можешь снова дышать носом. Никакой радости, никакой злости — просто тишина внутри. Я смахнул крошки с футболки, окинул взглядом комнату и заметил, что пора выбросить засохший кактус. И понял: да, точно — переболел. К счастью, в тот день я жарил селёдку, а не варил пельмени — атмосфера и без того была достаточно драматичной.
— Я… Мы… — он запнулся. — Она ушла. К кому-то другому. Я дурак. Прости.
Я стоял и смотрел на него, и вдруг осознал странную вещь: мне не больно. Я готовился к гневу, к обиде, к сцене с криками и хлопаньем дверей — но ничего этого не было. Внутри всё молчало. Как будто кто-то выключил звук. И я чуть не рассмеялся — уголком рта. Потому что понял: всё. Отпустило. Не потому что простил. Просто — выдохнул. Не потому что простил. Просто — переболел. Как грипп, только с осложнениями на душу. Пережил, проварился в собственном соку, выспался, выплакался. Даже стены в квартире стали как будто добрее. Недавно нашёл на полке её старый платок. Запах почти выветрился, но стоило поднести его к лицу — и щёлкнуло. Как будто дверь в прошлое приоткрылась — и сразу захлопнулась. Раньше, когда она собиралась на работу, в квартире оставался шлейф её духов. Я выходил в коридор и будто нырял в этот запах. В нём была она вся — волосы, губы, торопливые шаги. Сейчас пахнет только котом и жареной селёдкой. И как-то… не так. Стоял с этим платком, как с письмом, которое не можешь прочитать, но и выбросить не в силах. А у вас бывало так, что человек ушёл — а его запах остался? В подушке, в чайнике, в тёплом воздухе за шторой? Вот вроде бы пусто, а он где-то рядом. И это почти страшнее, чем когда по-настоящему один.
Я впервые заметил, как утренний свет ложится на подоконник. И как холодно становится ногам, когда босыми пятками ступаешь на линолеум — раньше это казалось мелочью, а теперь — почти ощущение жизни. Кот начал мурлыкать.
Я не пустил его внутрь. И не выгнал. Просто тихо закрыл дверь — медленно, без единого звука, словно ставил окончательную точку. Нет, даже не точку — замуровывал проход в ту жизнь, где я верил: если что-то случится, он всегда будет рядом.
Говорят: «Если друг предал один раз — это его выбор. Если ты снова с ним дружишь — это уже твоя проблема». Так вот, проблем у меня и так хватает.
Да, он каялся. Да, мне уже не больно. Но есть вещи, как разбитая чашка: можно склеить, но пить из неё уже не станешь. Будешь только помнить, где трещина. И где ты был, когда она появилась.
А жена… Что жена?
Неделю назад пришло сообщение: «Извини. Я всё перепутала. Наверное, у нас было настоящее».
Наверное, у нас была любовь. Не ресторанный роман, а простая, домашняя — как пельмени из пачки. Только я их уже доел. А в морозилке пусто.
Я не ответил. Не потому что злюсь. Просто… неинтересно. Спокойно налил себе чай, сел у окна и стал наблюдать, как капля дождя ползёт по стеклу. Не было желания что-то говорить, объяснять или вспоминать. Ни злости, ни всплеска эмоций — только тишина, будто это смс пришло не по адресу. Как старые фотографии: знакомые лица, но смотришь — и не веришь, что это была твоя жизнь. Так и она. Была. Больше нет.
Но знаете, что я понял?
В шахматах можно потерять ферзя. Даже слона. Но пока стоит король — игра продолжается. Главное — оставаться на доске. Не позволить себя поставить мат. Как тот шахматный король — побитый, но всё ещё стоящий. Один, у края доски. Я не сдамся.
Потому что боль уходит. А характер остаётся. Пусть теперь я сижу один в этих родных стенах, с котом и борщом, но — с миром в голове.
А друг… пусть ищет нового «лучшего». Только пусть сразу предупредит: может сбежать и с женой.
А утром, впервые за долгое время, я проснулся без тяжести в груди. Луч солнца скользнул по подоконнику, кот потянулся и ткнулся мне в бок. Впервые за долгое время я включил музыку. Не нашу. Свою. Громко, чтобы грохотало. Кот сбежал под диван. А мне — хорошо. Жизнь, оказывается, никуда не делась. Просто она теперь — другая.
Странно: пока не потеряешь что-то важное, не найдёшь себя. А найдя — понимаешь: всё, что тебе нужно, уже внутри тебя. Остальное — приходит и уходит.