Вот тебе и суд, и развод! — сказал муж, глядя на тонущую в болоте жену… Но даже не подозревал…
— Вот тебе и суд, и развод! — усмехнулся Алексей, стоя на краю зыбкого болота, где в трясине боролась за жизнь его бывшая жена, Наталья.
— Лёша, пожалуйста… — прохрипела она, цепляясь за кочку, — не надо… Я же не враг тебе… Это была ошибка…
— Ошибка? — он криво усмехнулся. — Ошибкой было жениться на тебе. А теперь — прощай.
Он развернулся и пошёл прочь, слыша за спиной бульканье и отчаянные всхлипы. Болото, как и жизнь, затягивало быстро…
Прошло два месяца.
— Алексей Сергеевич? — в дверь его кабинета постучали. — Следователь Мельников, можно вас на минуту?
— Что случилось? — нахмурился он.
— У нас новое дело. По факту покушения на убийство. Есть свидетель. И кое-что ещё.
Следователь протянул пакет с вещами. Алексей открыл — внутри был подвес с инициалами Н.Р., её любимый.
— Этого не может быть… — пробормотал он.
— Вашу бывшую жену нашли. В соседней деревне. В тяжёлом состоянии, но жива. Мужик-егерь вытащил её из болота. Она тогда еле дышала… месяц в коме была. Очнулась — и назвала ваше имя.
— Она… жива?.. — голос предательски дрогнул.
— Жива. И беременна. Второй месяц.
Алексей сел, как подкошенный. В его голове закружилось: беременна… тогда, когда всё это случилось…
Наталья лежала в больнице. Лицо бледное, губы иссохшие, но глаза… те же, добрые. Он вошёл — и замер.
— Прости… — выдохнул он, едва не падая на колени. — Я… я думал, что ты…
— Что я не человек? — тихо спросила она. — Что жизнь твоя — только ты?
— Наташа, я не знал… Я был как ослеплённый… злость, суд, ты… адвокаты всё вывернули… Но я любил тебя, правда…
Она отвела глаза.
— А любовь проверяется не словами. А вот — вот так… когда человек тонет, а другой решает: спасать или нет.
Он опустил голову.
— Я готов всё исправить. Ради тебя. Ради ребёнка.
— Ты опоздал… — Наталья вздохнула и отвернулась. — Но для ребёнка… приходи. Хотя бы попробуй быть отцом.
Суд позже признал его виновным в оставлении в опасности. Дали условно. Но настоящим наказанием стали не бумаги.
А вечер, когда он приходил с игрушкой в руке, а его встречал взгляд… без тепла, без укора. Просто — чужой.
И каждый раз он шептал сам себе:
— Вот тебе и суд. Вот тебе и развод. И жизнь после.
Прошло три года.
Алексей не пропустил ни одной недели. Он приезжал каждую субботу — с соком, игрушкой, книжкой. Садился на коврик рядом с Артёмкой и читал ему сказки. А тот — сначала с опаской, потом с интересом, а потом уже с детским доверием — обнимал его за шею и звал:
— Папа, а ты завтра опять придёшь?
Но Наталья по-прежнему держала дистанцию. Спокойная, сдержанная, чужая.
— Наташ… — однажды в коридоре Алексей задержал её у выхода. — Можно поговорить?
— Говори, — коротко бросила она, не встречаясь взглядом.
— Я… за эти три года… я многое понял. Ты сильнее, чем я когда-либо был. Ты выжила там, где я бросил. Ты родила, воспитала, а я… я только учился быть человеком, наблюдая за тобой.
— Лёш, ты стал лучше. Но то, что случилось… не забывается. Я не мстительная. Просто рана — она не заживает, когда каждый шрам — про тебя.
Он кивнул, не настаивал.
— Спасибо, что не закрыла дверь. Хотя бы для сына.
— Я не для тебя её открывала, Лёш. А для Артёма. Он ни в чём не виноват.
В один из дней мальчик выбежал из дома и сел к Алексею в машину.
— Пап, а почему ты не живёшь с нами?
— Это… сложный вопрос, сынок.
— А ты маму любишь?
Он отвёл взгляд, сжал руль.
— Да. Люблю. Очень.
Артём кивнул.
— Тогда будь с нами. Я разрешаю.
Вечером, Наталья увидела записку в почтовом ящике.
«Я больше не хочу быть тенью. Я хочу быть тем, кто держит тебя за руку. Не прошу простить. Прошу — начать с малого. Дай мне шанс. Для себя. Для Артёма. Для нас».
И к записке была прикреплена старая фотография: они — молодые, улыбающиеся, в день свадьбы. А сзади детская каракуля:
«Мама, давай жить с папой. Я вас сильно люблю. Артём».
Она села на пороге, прижав фото к груди…
И впервые за три года — заплакала.
Но не от боли.
А от чего-то похожего на надежду.
Весна пришла неожиданно — не на календаре, а в душе.
Наталья долго смотрела в окно, как Артём с отцом строят деревянную крепость во дворе. Мальчик смеялся, запрыгивал Алексею на спину, тот кружил его, а потом они оба падали в снег, притворяясь поверженными рыцарями. Простая, счастливая картина. Такая, какой у неё никогда не было.
Она вышла, не надевая куртки, — просто не могла больше сидеть внутри, как за стеклом.
— Осторожно, мам! — закричал Артём, увидев её. — Мы тут строим замок! Папа говорит, ты — наша королева!
Алексей встал, запорошенный снегом, и смущённо поправил куртку.
— Прости, это он сам придумал. Хотя… я с ним полностью согласен.
Наталья молчала. Потом шагнула ближе. Взяла сына за руку. А потом — и Алексея.
— Хватит мне бояться, — сказала она тихо. — Если мы хотим быть семьёй, надо её сначала не разрушать, а строить. Как этот замок.
Артём взвизгнул от счастья, кинулся в объятия.
Алексей обнял её несмело. Наталья не отстранилась.
В тот вечер, на кухне — маленькой, старой, но теперь родной — стоял аромат пирога. Артём рисовал за столом. Наталья нарезала яблоки. Алексей подошёл сзади, положил руки ей на плечи.
— Спасибо, что впустила нас обратно, Наташ.
Она улыбнулась сквозь слёзы:
— Спасибо, что не ушёл окончательно.
И вдруг, как раньше, совсем как раньше, она прошептала:
— Завтра начнём новую жизнь. Ты готов?
Он посмотрел на неё, на сына, на дом, наполненный голосами.
— Готов. Только с вами. Только сейчас. И — навсегда.