— Мам, нам нужно поговорить, — Андрей стоял в дверях кухни, избегая смотреть ей в глаза.
Галина Петровна подняла голову от кастрюли с борщом. За сорок лет материнства она научилась читать по лицу сына, как по открытой книге. Сейчас он выглядел так же, как в детстве, когда разбивал соседское окно мячом.
— Что стряслось, Андрюша? Садись, поешь сначала.
— Не надо меня кормить! — резко ответил он, и в голосе прозвучала какая-то чужая нотка. — Я не ребенок.
Она медленно поставила половник обратно в кастрюлю. Руки дрожали, но не от возраста — от внезапно нахлынувшего страха.
— Тогда говори, что случилось.
Андрей прошел к столу, но не сел. Нервно теребил ключи от машины.
— Мы с Оксаной решили… то есть, нам кажется, что тебе пора подумать о переезде.
— Куда переезде? — не поняла Галина Петровна.
— Ну, в свою квартиру. Или в дом престарелых. Там за тобой присмотрят, если что.
Слова падали как камни в тихую воду, расходясь кругами по ее сознанию. Она смотрела на сына и не узнавала его. Этот чужой человек с отцовскими глазами и материнским носом говорил о доме престарелых.
— Андрей, ты что, заболел? — тихо спросила она. — Какой дом престарелых? Это твой дом, наш дом.
— Мамочка, пойми… — начал он, и в этом слове прозвучала фальшь. — Оксана беременна. Нам нужно пространство для ребенка. А ты… ты постоянно вмешиваешься.
— Вмешиваюсь? — Галина Петровна почувствовала, как в груди что-то болезненно сжалось. — Во что я вмешиваюсь?
— Во все! Критикуешь Оксану, учишь нас жить, готовишь еду, которую мы не просили…
— Которую вы не просили? — Она оглянулась на плиту, где булькал борщ, на свежеиспеченный хлеб на столе, на аккуратно развешенное белье. — Андрюша, я твоя мать. Я тебя родила, выкормила, всю жизнь…
— Знаю, знаю! — перебил он. — Ты мне об этом каждый день напоминаешь. «Всю жизнь отдала», «все для тебя делала». Надоело, мам!
Эти слова ударили больнее пощечины. Галина Петровна опустилась на стул, вдруг почувствовав себя очень старой.
— Надоело… — медленно повторила она. — Тебе надоела твоя мать.
— Не передергивай. Просто нам нужно жить своей жизнью. Оксана права — пока ты здесь, мы не сможем стать настоящей семьей.
— А я что, чужая? Сорок лет назад, когда отец твой сбежал к молодой секретарше, я тоже хотела жить своей жизнью. Могла выйти замуж за Михаила Степановича, помнишь соседа? Он звал меня. Но я выбрала тебя, сынок. Выбрала быть матерью, а не женой.
Андрей отвернулся к окну.
— Это твой выбор. Никто тебя не заставлял.
— Не заставлял? — Голос у нее сорвался. — Ты в восемь лет плакал, когда я задерживалась на работе. Говорил: «Мамочка, не уходи, не женись ни на ком, будь только моей мамой».
— Я был ребенком!
— Да, был. А я всю жизнь помнила эти слова. Работала на двух работах, чтобы купить тебе велосипед, который ты хотел. Недоедала, чтобы ты мог заниматься музыкой. В отпуск не ездила, копила на твою учебу в институте.
— Мам, хватит…
— Не хватит! — впервые за много лет она повысила голос. — Когда ты женился, я радовалась. Думала: наконец-то у моего мальчика будет семья. Приняла Оксану как родную дочь. А она с первого дня смотрела на меня как на врага.
— Ты ей не нравишься, и это ее право.
— Ее право? — Галина Петровна встала, пошатнувшись. — А мое право где? Право на благодарность? На уважение? На то, чтобы в старости не быть выброшенной как старая мебель?
— Ты не старая мебель. Просто… пойми, мне нужно выбирать между женой и матерью. И я выбираю жену.
Эти слова повисли в воздухе, как приговор. Галина Петровна смотрела на сына и видела чужого человека. Того маленького мальчика, который цеплялся за ее юбку и просил не уходить, больше не существовало.
— Хорошо, — тихо сказала она. — Значит, так. А деньги на квартиру эту откуда взялись, Андрюша? Кто последние копейки отдавал на первый взнос?
— Мам, не надо…
— Надо! Моя пенсия, мои сбережения. Я думала, покупаю дом для семьи. Оказывается, покупала себе изгнание.
Андрей наконец посмотрел на нее, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на стыд. Но только мелькнуло.
— Мы вернем деньги. Потом. Когда встанем на ноги.
— Потом… — Она горько усмехнулась. — А если я не доживу до этого «потом»? Сердце у меня больное, давление скачет. Но это теперь не твоя забота, да?
— Мам, не устраивай драму. В доме престарелых за тобой будут ухаживать профессионалы.
— Профессионалы… — Галина Петровна подошла к холодильнику, где висели детские рисунки тридцатилетней давности. Андрей рисовал их маме на 8 Марта, подписывал кривыми буквами: «Любимой мамочке». — Скажи честно, это твое решение или ее?
— Наше общее.
— Врешь. Ты бы никогда сам до такого не додумался. Ты же мамин сынок, Андрюша. Или был им.
— Хватит! — крикнул он. — Я взрослый мужчина, у меня будет ребенок. Пора перестать быть мамным сынком!
— Значит, так… — Она сняла с холодильника один из рисунков, где маленький Андрей нарисовал их двоих под большим солнцем. — Что ж, сынок, раз ты уже не мой мальчик, то и я больше не твоя мама.
В кухне стало очень тихо. Только булькал борщ на плите да тикали старые часы на стене.
Андрей ушел, хлопнув дверью. Галина Петровна так и стояла с детским рисунком в руках, пока борщ не начал пригорать. Она выключила плиту и села за стол.
Телефон зазвонил через полчаса.
— Галина Петровна? — голос Оксаны звучал слащаво, как всегда, когда она хотела что-то получить. — Как дела, мамочка?
— Теперь я не мамочка, — сухо ответила Галина Петровна. — Твой муж мне это только что объяснил.
— Ой, не обижайтесь! Мы просто хотим, чтобы вам было удобнее. В доме престарелых такие условия, телевизор, библиотека…
— Значит, уже и место присмотрели?
— Ну… мы поинтересовались. «Золотые годы» называется. Очень приличное заведение.
— «Золотые годы»… — Галина Петровна хмыкнула. — А платить-то кто будет? Моей пенсии в десять тысяч хватит?
— Там есть бюджетные места. Андрей говорит, можно будет доплачивать понемногу.
— Понемногу… Из каких денег, интересно? Из тех, что я на квартиру отдала?
— Мамочка, ну что вы! Мы же не звери какие-то. Просто нам нужно пространство. У меня токсикоз, а вы постоянно готовите эти свои супы с запахом…
— Какой запах? — не поняла Галина Петровна.
— Ну, старческий такой. Знаете, как в коммуналках пахнет. И потом, вы же не работаете, целый день дома. А мне нужен покой.
— Покой… — Галина Петровна посмотрела на свои руки. Натруженные, в пятнах от готовки, с венами, проступившими от постоянной работы. — Сорок лет покоя не знала, а теперь, выходит, мешаю твоему покою.
— Да не так я говорю! Просто подумайте сами: вам одной в этой большой квартире скучно, а там люди вашего возраста, общение…
— Там умирают, Оксана. В домах престарелых умирают.
— Ну что вы такое говорите! — голос невестки стал визгливым. — Мы же о вас заботимся! Хотим, чтобы вам было хорошо!
— Заботитесь… — Галина Петровна встала, подошла к окну. Во дворе играли дети. Чужие дети. Своих внуков она, видимо, не увидит. — А если я откажусь?
— Ну… тогда нам придется съехать. Снимать квартиру. С ребенком это очень тяжело, понимаете?
— Понимаю. Шантаж.
— Какой шантаж! Мы просто объясняем ситуацию.
— Объясняете… — Галина Петровна закрыла глаза. Сорок лет назад она так же стояла у этого окна, качая на руках маленького Андрея. Пела ему колыбельные, обещала, что всегда будет рядом, что защитит от всех бед. — Хорошо, Оксана. Я поняла.
— Правда? — в голосе невестки прозвучало облегчение. — Значит, вы согласны?
— Увидим, — сказала Галина Петровна и положила трубку.
Она прошла в спальню, достала из шкафа старый чемодан. Тот самый, с которым ездила в роддом рожать Андрея. Пахнул нафталином и прошлой жизнью.
На дне лежала записная книжка. Галина Петровна полистала пожелтевшие страницы. Вот телефон Людмилы Ивановны, школьной подруги. Они не общались лет пятнадцать, но на Новый год иногда поздравляли друг друга.
— Может, еще не поздно начать жить? — тихо сказала она пустой комнате.
Часы на стене пробили шесть. Скоро Андрей с Оксаной вернутся и будут ждать ответа.
Галина Петровна долго смотрела на номер Людмилы Ивановны, прежде чем набрать.
— Алло, Люся? Это Галя… Галина Петровна Морозова.
— Галочка! — голос подруги был теплым, радостным. — Боже мой, сколько лет! Как дела, как здоровье?
— Людочка, можно тебя спросить… а ты не помнишь, как мы в школе мечтали жить вместе? Помнишь, говорили: вот выйдем замуж, разъедемся, а на старости лет снова будем вместе, как сестры…
— Конечно помню! — засмеялась Людмила. — А что, соскучилась по девичьим мечтам?
— Не по мечтам… — Галина Петровна сглотнула комок в горле. — Люся, а у тебя там… места нет случайно? Для подруги детства?
Пауза затянулась. Галина Петровна уже готовилась услышать отказ.
— Галочка, а что случилось? — голос Людмилы стал серьезным.
— Сын выгоняет. Говорит, жене мешаю.
— Этот твой Андрюшка? Тот, которого ты на руках носила до школы?
— Он самый.
— Галка, да ты что! Собирайся немедленно. У меня здесь дом большой, после мужа остался. Места хватит на двоих. И знаешь что? Давно хотела компаньонку найти, а тут судьба сама тебя посылает.
— Люся, я серьезно говорю…
— И я серьезно! Вот номер моего соседа, он грузчиком подрабатывает. Завтра же приезжай!
Галина Петровна записала телефон дрожащей рукой. За окном хлопнула дверца машины — Андрей с Оксаной вернулись.
— Мам! — крикнул Андрей из прихожей. — Мы дома!
— Иду, — ответила она и быстро спрятала записную книжку.
Они вошли в кухню. Оксана держалась за живот, изображая токсикоз, Андрей виновато поглядывал на мать.
— Ну что, мам? — осторожно спросил он. — Ты подумала?
— Подумала, — кивнула Галина Петровна. — Завтра уезжаю.
— Куда? — хором спросили они.
— К подруге. В Вологду.
— К какой подруге? — нахмурился Андрей. — У тебя же нет друзей.
— Есть. Просто ты их не знаешь. Мы с Людой Чернышевой еще в школе дружили.
— Чернышевой? — Оксана скривилась. — А что это за фамилия такая?
— Обыкновенная фамилия. Она вдова, дом большой, приглашает пожить.
Андрей сел за стол, потер виски.
— Мам, а может, не надо так резко? Мы же не выгоняем тебя. Просто предлагаем варианты.
— Варианты… — Галина Петровна открыла холодильник, достала кастрюлю с борщом. — А ты будешь есть? Или уже совсем отвык от маминой еды?
— Буду, — тихо сказал он.
Она налила тарелку, поставила перед сыном. Он ел молча, а она смотрела на его макушку, где уже появились первые седые волоски.
— Мам, а что ты там будешь делать? — спросил Андрей, не поднимая головы.
— Жить. Людмила говорит, там рядом библиотека, дом культуры. Может, в хор запишусь. Всегда хотела петь, да времени не было.
— В хор? — фыркнула Оксана. — В вашем возрасте?
— А что, возраст для пения не подходящий? — спокойно спросила Галина Петровна. — Мне шестьдесят, не девяносто.
— Ну да, конечно… — Оксана закатила глаза. — А деньги откуда брать будете? На пенсию много не попоешь.
— А вот это уже не твоя забота, дорогая. Как-нибудь проживу.
Андрей поднял голову.
— Мам, может, мы поторопились? Давай еще раз обсудим…
— Что обсуждать, сынок? — Галина Петровна убрала со стола его тарелку. — Ты же сказал: выбираешь жену. Вот и живите счастливо.
— Но мы же не навсегда… — начал он.
— Навсегда, Андрей. Я поняла одну простую вещь: пока я буду рядом, ты так и останешься маленьким мальчиком. А мальчики не умеют быть мужьями и отцами.
— Что ты имеешь в виду?
— То и имею. Сорок лет я решала за тебя все проблемы. Пора научиться жить самому.
Она пошла в спальню, достала чемодан. Андрей пошел за ней.
— Мам, не делай глупостей. Ты же никого там не знаешь!
— Зато я знаю себя. Наконец-то.
Галина Петровна открыла шкаф и начала складывать вещи. Руки дрожали, но движения были решительными.
— А если что случится? — продолжал Андрей. — Если заболеешь?
— А тебе-то что? — она обернулась к нему. — Ты же теперь не мамин сынок. У тебя своя семья, свои заботы.
— Мам, хватит! Я же не говорил, что совсем не буду о тебе заботиться!
— Не говорил? — Галина Петровна достала из комода старые фотографии. — А про дом престарелых кто говорил? Про то, что я мешаю? Что от меня пахнет «по-старчески»?
Андрей побледнел.
— Это Оксана сказала про запах?
— А кто же еще? Твоя жена считает, что я воняю, как в коммуналке.
— Я с ней поговорю…
— Не надо ни с кем говорить. Поздно, сынок.
Утром Галина Петровна проснулась в пять, как всегда. Сорок лет вставала в это время, чтобы собрать Андрея в садик, потом в школу, потом в институт. Привычка осталась.
Она тихо прошла на кухню, поставила чайник. За окном еще было темно, но скоро должен был приехать грузчик.
— Мам? — в дверях появился Андрей в домашних тапочках и мятой футболке. — Ты чего так рано?
— Привычка, — коротко ответила она.
Он сел за стол, потер глаза.
— Мам, давай еще раз поговорим. Нормально поговорим.
— О чем говорить, Андрюша? Все уже решено.
— Ничего не решено! — Он встал, начал ходить по кухне. — Я всю ночь не спал, думал. Может, мы найдем компромисс?
— Какой компромисс? — Галина Петровна налила себе чай, села напротив. — Ты хочешь, чтобы я жила здесь, но была невидимой? Чтобы не готовила, не убирала, не дышала?
— Не говори глупости!
— Глупости? — Она достала из сумочки скомканную бумагу, разгладила. — Это твоя жена вчера список написала. «Правила совместного проживания». Хочешь послушать?
Андрей побледнел.
— Мам, не надо…
— Надо! — Она надела очки, начала читать. — «Первое: не готовить без согласования. Второе: не стирать чужие вещи. Третье: не включать телевизор после девяти вечера. Четвертое: не приглашать гостей без предупреждения…»
— Хватит! — крикнул Андрей и выхватил бумагу. — Она дура, я с ней поговорю!
— Поговоришь? — Галина Петровна сняла очки, посмотрела на сына. — А что ты ей скажешь? Что она не права? Что это дом твоей матери, а не ее?
— Скажу!
— Врешь, Андрюша. Ты же побоишься. Как боялся сказать мне правду вчера. Прятался за ее словами, за ее решения.
— Я не прячусь!
— Прячешься. Всю жизнь прячешься. Помнишь, в седьмом классе Петров тебя обижал? Ты прибегал домой и плакал. А я пошла к его матери, разбиралась. Потом в институте с курсовой помогла, диплом практически сама писала. На работу устраивала через знакомых. Квартиру покупала, свадьбу организовывала…
— Мам, при чем тут это?
— При том, что я вырастила не мужчину, а большого ребенка. И теперь этот ребенок говорит мне, что я ему мешаю жить.
Андрей сел, обхватил голову руками.
— Что ты хочешь от меня? Чтобы я жену выгнал?
— Ничего я не хочу, сынок. Поздно хотеть. — Галина Петровна встала, подошла к окну. — А знаешь, что самое страшное? Не то, что ты меня прогоняешь. А то, что ты даже не понимаешь, что делаешь.
— Понимаю! Конечно, понимаю!
— Не понимаешь. — Она обернулась. — Ты думаешь, мне куда-то деваться некуда. Что я буду умолять, плакать, цепляться за твою жалость.
— А разве не так?
— Не так, Андрей. — В ее голосе появились новые нотки, которых он никогда не слышал. — Мне шестьдесят лет, а не девяносто. У меня есть руки, голова, сердце еще не совсем больное. Может, я еще что-то успею сделать для себя.
— Для себя? — он не понял.
— Да, для себя. Сорок лет я жила для тебя. Может, пора попробовать жить для Галины Петровны.
В коридоре раздался звонок.
— Это грузчик, — сказала она. — Пора.
Андрей вскочил.
— Мам, не делай этого! Останься, мы что-нибудь придумаем!
— Что придумаем, сынок? Как заставить твою жену меня любить? Как заставить тебя быть благодарным?
— Я благодарен! Очень благодарен!
— Тогда почему я должна доказывать право жить в доме, который купила на свои деньги?
Звонок повторился, настойчивее.
— Андрюша, открой дверь. Или Оксана проснется, начнет опять про токсикоз рассказывать.
Он не двинулся с места.
— Мам, а если я скажу, что был неправ? Что Оксана тоже была неправа?
— А потом что? — Галина Петровна взяла свою сумочку, проверила документы. — Через месяц она снова составит список правил? Через год опять начнет намекать на дом престарелых?
— Не начнет, я не позволю!
— Позволишь, Андрей. Потому что ты слабый. А слабые мужчины всегда выбирают женщин, а не матерей. Это нормально, если женщина достойная. А твоя…
— Не смей про мою жену!
— Твоя жена, сынок, сделала из тебя предателя. И самое ужасное, что ты этого не видишь.
Галина Петровна прошла к двери, открыла. На пороге стоял мужчина лет пятидесяти с тележкой.
— Морозова? — спросил он. — Людмила Ивановна просила забрать вещи.
— Да, это я. Проходите.
Грузчик вошел, осмотрел чемоданы.
— Это все?
— Все. — Она обернулась к сыну. — Остальное твое, Андрюша. Мебель, посуда, книги. Считай наследством.
— Какое наследство? Ты же не умираешь!
— Для тебя умираю. — Галина Петровна надела пальто, взяла сумочку. — Прощай, сынок.
— Мам! — Андрей шагнул к ней, но остановился. — А если… если я буду скучать?
— А если я буду счастлива? — тихо спросила она. — Ты об этом подумал?
В спальне что-то упало — проснулась Оксана.
— Андрей! — раздался ее голос. — Что там за шум?
— Это твоя жена зовет, — сказала Галина Петровна. — Иди к ней. Ты же выбрал ее.
Она вышла за порог, обернулась в последний раз.
— Когда родится ребенок, не приноси его мне показывать. Пусть знает только одну бабушку — маму своей матери. Так будет честнее.
— Мам…
— И еще, Андрюша. Если через год-два поймешь, что наделал, не звони. Некоторые вещи нельзя исправить.
Дверь закрылась. Андрей остался стоять в коридоре, слушая, как удаляются шаги по лестнице.
Через полгода
— Галочка, давай еще разок! — кричала Людмила из зала. — «Подмосковные вечера» просят!
Галина Петровна улыбнулась, поправила новую прическу. Короткая стрижка шла ей больше, чем старый пучок. В зеркале отражалась совсем другая женщина — моложе, увереннее.
— Иду, Людочка!
Она вышла на сцену дома культуры. В зале сидели ее новые друзья, соседи, участники хора «Рябинушка». Полгода назад она и представить не могла, что будет петь перед людьми.
— Не слышат московские… — начала она, и зал подхватил знакомую мелодию.
После концерта к ней подошла молодая женщина с ребенком.
— Галина Петровна, спасибо вам за занятия с Машенькой! Она теперь читает лучше всех в классе.
— Да что вы, Анечка! Мне самой интересно с детьми заниматься.
Дома их ждал накрытый стол. Людмила испекла пироги, как всегда по субботам.
— Галка, а тебе письмо пришло, — сказала подруга, протягивая конверт. — Из твоего города.
Галина Петровна узнала почерк Андрея. Третье письмо за полгода. Первые два она не открывала.
— Читать будешь? — спросила Людмила.
— Не знаю еще.
Она отложила письмо, налила чай. За окном падал снег, в печке потрескивали дрова. Тепло, уютно, спокойно.
— А знаешь, Люся, — сказала она, — я вчера в зеркало посмотрела и подумала: вот же дура была. Сорок лет боялась жить.
— Да брось ты! Не дура, а мать. Материнство — это болезнь такая. Пока не вылечишься, все для детей, все ради детей.
— А ты вылечилась?
— Когда мой Витька мне сказал, что я старая и никому не нужная, сразу вылечилась. Теперь вот живу в свое удовольствие.
Галина Петровна взяла письмо, повертела в руках.
— Боюсь открывать. Вдруг опять жалуется, что без меня пропадают?
— А ты не жалей. Пусть учатся жить сами.
Она вскрыла конверт. Письмо было коротким:
«Мама, прости меня. Оксана ушла, забрала ребенка. Говорит, что я безвольный и не умею быть мужем. Одному очень тяжело. Можно я приеду? Хочу все исправить. Андрей.»
Людмила заметила ее молчание.
— Что там?
— Оксана его бросила. Просит прощения, хочет приехать.
— И что скажешь?
Галина Петровна встала, подошла к печке. Бросила письмо в огонь.
— Ничего не скажу. — Она смотрела, как горит бумага. — Пусть учится быть мужчиной без мамы.
— А не жестоко?
— Людочка, — она обернулась к подруге, — а помнишь, в школе мы мечтали стать учительницами?
— Помню. Ты все собиралась после института в педагогический поступить.
— Вот и поступлю. В местном колледже вечернее отделение есть. Хочу с детьми работать, настоящими детьми, а не с сорокалетними мальчиками.
— В шестьдесят лет учиться? — засмеялась Людмила.
— А что, поздно? — Галина Петровна тоже засмеялась. — Мне кажется, самое время. У меня впереди еще лет двадцать, а может, и больше. Хочу их прожить для себя.
Она подошла к окну. На улице дети лепили снеговика, смеялись, кидались снежками. Завтра она будет заниматься с ними чтением, послезавтра поведет хор на областной конкурс.
— Знаешь, Люся, — тихо сказала она, — а ведь я счастлива. Впервые в жизни по-настоящему счастлива.
Телефон зазвонил. Людмила подняла трубку.
— Галина Петровна? Вас какой-то Андрей спрашивает, говорит, сын…
— Скажи, что Галины Петровны нет. И не будет.
Людмила передала, положила трубку.
— Не жалко?
— Жалко, — честно ответила Галина Петровна. — Но некоторые ошибки нельзя исправить. А некоторые решения нельзя отменить.
Она взяла со стола фотографию — они с хором на прошлом концерте. Все улыбаются, все счастливые.
— Теперь это моя семья, — сказала она и поставила фотографию на почетное место рядом с печкой.