Пока ее одноклассницы щебетали о первых поцелуях и нарядах для дискотек, Виктория корпела над швейной машинкой в душном ателье «Светлана». Пока подружки мечтали о замужестве, она, стиснув зубы от усталости, шла на занятия в вечернюю школу рабочей молодежи. Мир делился для нее не на черное и белое, а на строчки учебников и метры дешевой ткани, которая вечно пахла пылью и старым утюгом. Ее мечты были не воздушными, а очень конкретными: свой раскроечный стол, своя мастерская, своя жизнь, выстроенная не по чьей-то указке, а по ее собственному, четкому лекалу.
Она не мечтала — она строила. Кирпичик за кирпичиком. Сначала кооператив «Уют» по пошиву штор, где она была и главным дизайнером, и бухгалтером, и уборщицей. Потом первая ласточка — маленький магазинчик с вывеской ручной работы. Потом — сеть элитных салонов «Виктория-Стиль» в самых престижных районах города. Ее имя стало синонимом безупречного вкуса и успеха.
К своим тридцати восьми годам Виктория обладала всем, о чем ее бывшие подруги, те самые, что когда-то щеголяли в модных джинсах с завышенной талией, могли лишь робко вздыхать в своих скромных квартирках. Особняк на охраняемой территории, машина, от полировки которой слепило глаза, гардероб, достойный голливудской звезды. Но внутри, за безупречным фасадом, царила ледяная, оглушительная тишина. Счастья, того самого, простого и теплого, почему-то не было. Оно осталось где-то там, в прошлом, затерявшееся между стопками эскизов и кипами договоров.
Алексей, ее персональный тренер, человек с обложки мужского журнала, через год настойчивых ухаживаний стал ее законным мужем. Лишь в день росписи, разглядывая документы, Виктория с легким удивлением прочла его настоящую фамилию — Сысоев. В соцсетях, в расписании фитнес-клуба он значился как Алексеев. На недоуменный взгляд он лишь рассмеялся: «Сысоев — это из детства, из деревни. А Алексеев — это бренд, дорогая!». Свою фамилию, ставшую тем самым брендом, Виктория менять и не подумала.
Однажды вечером, глядя, как за окном зажигаются огни города, который лежал у ее ног, она спросила, стараясь, чтобы голос звучал непринужденно:
— Леш, а ты не думал о том, что нам пора?.. Ну, о ребенке?
Муж, развалившийся на диване с телефоном, оторвался от экрана. На его идеально выбритом лице расцвела обворожительная улыбка.
— Я только за! Мы вроде как уже работаем в этом направлении, — он подмигнул.
Ему действительно не о чем было беспокоиться. Его брак с Викторией был выигрышным лотерейным билетом. И ребенок лишь прочнее привяжет к нему эту сильную, красивую и такую одинокую женщину.
— Я хочу подойти к этому серьезно, — продолжала Виктория. — Давай ты прекратишь пить все эти свои добавки? Анализы говорят, что некоторые компоненты могут… повлиять. Давай обойдемся без стимуляторов. Хотя бы на время.
— Конечно, солнышко! Сказано — сделано! — Он чмокнул ее в щеку и снова погрузился в изучение нового каталога спортивного питания.
Но время шло, а желанные две полоски так и не появлялись. Они оба прошли десятки обследований у лучших врачей, летали в Израиль, где Виктория, стоя у Стены Плача, с горячей верой просила у Бога хоть крошечку счастья. Они молились у «пупа Земли» в Иерусалиме, загадывая рождение сына. Но тщетно. Забеременела ее младшая сестра, причем сразу двойней. А Виктория приближалась к сорокалетней черте, все так же бездетная, все так же одинокая в своем огромном, стерильно чистом доме.
И вот однажды, в разговоре с массажисткой, она обмолвилась о своей беде. Женщина, понизив голос, поведала о некой Марфе Игнатьевне, которая живет на самой окраине города и помогает «в таких деликатных вопросах» тем, кому официальная медицина помочь не в силах. Шепотом передавались истории о бесплодных, ставших матерями, о безнадежных случаях, обернувшихся долгожданным чудом.
И Виктория, презрев внутренний скепсис, отправилась на окраину. Старый, покосившийся домишко с облупившейся краской странно и неуютно теснился среди устремленных в небо новостроек, словно последний солдат ушедшей эпохи, не желающий сдаваться. Воздух вокруг густо пахло полынью и сырой землей.
Хозяйка, высокая, сухая женщина с пронзительными глазами цвета старого льда, встретила ее на пороге. Взгляд ее, тяжелый и оценивающий, скользнул по дорогому пальто Виктории, по ее безупречной стрижке.
— Заходи, — голос у нее был хриплый, будто простуженный.
Внутри пахло травами, воском и чем-то неуловимо звериным. Марфа Игнатьевна указала на продавленное кресло с вылезающей набивкой. Виктория, поморщившись, аккуратно присела на край. И в тот же миг с подоконника на ее колени грациозно спрыгнул огромный, дымчато-серый кот с янтарными, почти человеческими глазами.
— Уберите его, пожалуйста! — взмолилась Виктория, чувствуя, как у нее тут же начинают слезиться глаза и в горле появляется знакомое, противное першение. — У меня жуткая аллергия.
— Зачем? — женщина усмехнулась. — Ты ведь ко мне за этим и пришла, не так ли?
Виктория вскочила, скинув с себя животное. Оно мягко приземлилось на пол и уставилось на нее немигающим взглядом.
— Я ухожу!
— Ну и иди. Я не звала и не держу. Выход найдешь сама, — равнодушно бросила ей вслед хозяйка.
Ругаясь про себя, Виктория выскочила на улицу, вдохнула полной грудью холодный воздух и, добежав до машины, стала лихорадочно рыться в бардачке. Таблетки, капли… Руки дрожали. Приняв лекарство, она несколько минут сидела, закрыв глаза, пока спазм в горле не отпустил. Как же она хотела стереть из памяти этот визит, этот взгляд, этот дом! Но…
Ночью она проснулась от того, что в носу снова запершило, а глаза застилала слезая пелена. Она открыла их и замерла от ужаса. Прямо перед кроватью, в полосе лунного света, стояла та самая женщина. В ее жилистых руках, прижатый к груди, сидел тот самый серый кот. Марфа Игнатьевна медленно, почти небрежно, бросила его на супружеское ложе.
— Что вам нужно?! — завопила Виктория, изо всех сил пихнув в бок крепко спящего Алексея. Тот лишь невнятно хрюкнул и повернулся на другой бок, уткнувшись лицом в подушку.
Кот выгнул спину дугой и издал протяжный, леденящий душу звук, не то мяук, не то стон.
— От этого ты не родишь, — усмехнулась ведьма, кивнув на спящего мужа. Подхватив кота, она вышла из спальни, бесшумно растворившись в темноте коридора.
Виктория лежала, не живая и не мертвая, впиваясь ногтями в простыни. Потом с криком набросилась на Алексея:
— Вставай! Немедленно вставай! В доме посторонние!
— Вика, ты в своем уме? — муж, протирая глаза, смотрел на нее, ничего не понимая. — Что опять стряслось?
— Она здесь! Та женщина! Иди со мной, скорее всего, она на кухне!
Они обыскали весь дом — все комнаты, гардеробные, даже потаенные уголки гардеробных. Никого. Входная дверь была заперта на все замки, включая массивную цепочку.
— Я не понимаю… — Виктория бессильно барабанила пальцами по столешнице кухонного острова, пока Алексей наливал ей в рюмку валерьянки. — Ты что, мне не веришь?
— Дорогая, ты просто переутомилась. Стресс, нервы… Плюс мы резко сменили диету, увеличили долю углеводов, это влияет на…
— Лёш, хватит нести этот бред! Ты действительно думаешь, что мне все это померещилось? А аллергия откуда взялась?!
— Вика, успокойся. Просто очень реальный кошмар. Мне вот однажды приснилось, что я… — он начал было, но увидел ее взгляд, полный такого отчаяния и ярости, что сразу замолк. — Ладно, проехали. Давай спать. Утро вечера мудренее.
Уснула она только под утро. Проснувшись, с трудом могла восстановить в памяти детали ночного кошмара, но одна фраза стояла в ушах, будто выжженная раскаленным железом: «От этого ты не родишь». Виктория не из тех, кого легко запугать. Напротив, угроза заставляла ее мобилизоваться. Запасясь ударной дозой антигистаминных препаратов, она снова поехала на окраину города.
Марфа Игнатьевна, казалось, ждала ее. Не выразив ни тени удивления, она молча кивнула и пригласила в дом, снова указав на злополучное кресло.
— Только без кота! — сразу оговорилась Виктория.
— От аллергии таблетки не спасают. Нужен иной подход. На, выпей, — женщина протянула ей глиняную чашку с мутным дымящимся отваром, который до этого прижимала к своему животу.
— Нет, спасибо. Я уже приняла лекарство.
— Как знаешь. Но ведь не за этим же ты пришла.
— Не за этим.
— Я скажу, что делать. Сделаешь все в точности — станешь матерью. Ровно через положенный срок.
— Я готова, — Виктория достала из сумки изящный блокнот и золотую ручку, приготовившись записывать.
Хозяйка усмехнулась, увидев это:
— Писать не надо. Вдруг муж увидит. Зачать ты сможешь не от него.
— А от кого? — голос Виктории дрогнул.
— Ишь, любопытная какая! Имени ты не узнаешь. Это первое условие.
— Так не пойдет! Я должна знать, кто отец моего ребенка! — она резко встала, чтобы уйти.
— Поверь, это единственный шанс! — мягко, почти ласково произнесла женщина. И тут же, как будто в подтверждение ее слов, из-за печки донеслось то самое протяжное, жуткое мяуканье.
— И… что я должна делать?
— Придешь сюда ровно через два месяца. Здесь будет тот, от кого ты понесешь. С одного раза. Ты не должна видеть его лица — это второе условие.
— А если у меня… ну, не сойдутся циклы?
— Исключено. Все будет точно. Я не подвожу. И ты смотри, не забудь. Такой день раз в году бывает.
— Хорошо. Какие еще условия?
— Ребенок не должен быть крещен. Ни в какой вере. До пятнадцати лет.
— А потом? Можно будет?
— Потом… можно, — глухо ответила Марфа Игнатьевна, и по ее лицу скользнула быстрая, как тень, ухмылка. Виктории стало не по себе, по коже побежали мурашки.
Она вышла из дома, как во сне, не чувствуя под ногами земли. Все сомнения испарились. То, что случилось прошлой ночью, было не галлюцинацией. Эта женщина обладала силой. Темной, пугающей, но реальной.
Дома ее ждал Алексей, приготовивший ужин при свечах. Глядя на его красивое, пустое лицо, Виктория с ужасом думала о том, каким может быть ребенок от незнакомца. Вдруг он будет другой расы? С другим разрезом глаз? Или, того хуже, с наследственными болезнями?
Мысль о ведьмовском предложении вдруг показалась ей чудовищной. Может, просто усыновить? Малыша, светловолосого, голубоглазого, чтобы хоть внешне был похож на Алексея… И мучиться не придется, и фигура останется, и семья будет.
— Леш, а что, если нам… взять ребенка из детдома? — робко спросила она за ужином.
Лицо мужа озарилось искренней радостью.
— Знаешь, я и сам об этом думал! Пацана лет пяти. Я его спортом займу, футболом, борьбой… Ну его, эти пеленки, кашки и ночные крики! А тут сразу готовый человечек, с характером!
— Нет, — покачала головой Виктория. — Я хочу маленького. Годовалого. Чтобы он нас папой и мамой называл… чтобы мы были для него единственной семьей.
С мыслями о будущем приемном сыне она уснула. И ей приснился сон. Яркий, как вспышка. Они усыновляют мальчика, Сашеньку, лет пяти. Худенький, светловолосый, с огромными серыми глазами. Они гуляют с ним в парке, смеются, и он тянет к ней ручки. И вдруг налетает ураганный ветер, срывает с крыши кафе огромную рекламную конструкцию, и она с оглушительным грохотом обрушивается прямо на ребенка. Виктория проснулась с душераздирающим криком, а наутро слегла с температурой и дикой мигренью.
До назначенного ведьмой дня оставалось чуть больше месяца. Это была ночь на Ивана Купалу. Каждую ночь ее преследовали кошмары. Она видела, как приемный ребенок тонет, попадает под машину, выпадает из окна… Ее психика не выдерживала. И тогда, в отчаянии, она пошла туда, где не была с детства, — в храм.
Она пришла на утреннюю службу. Стояла в стороне, слушала непонятные, но удивительно умиротворяющие напевы, ставила свечи, с трудом вспоминая, кому и за что. В церковной лавке купила нательный крестик, ладанку и маленький молитвослов.
После службы батюшка вышел к пастве, и его сразу окружили люди. Виктория, для которой полтора часа в храме показались вечностью, не решилась ждать и уже повернулась к выходу, как вдруг священник сам окликнул ее:
— Дочка, подожди минутку.
Минут через пять он подошел. Лицо у него было молодое, уставшее, но глаза — светлые и очень внимательные.
— Что-то случилось? — спросил он просто.
И Виктория, к собственному изумлению, вдруг начала рассказывать. Все. С самого начала. Про работу вместо танцев, про пустоту успеха, про поездку в Иерусалим, которая не помогла. Когда она заикнулась о визите к Марфе Игнатьевне, ее вдруг схватил такой приступ кашля, что она не могла говорить. Она выскочила из храма на паперть, жадно глотая воздух. Батюшка вышел за ней, кто-то из прихожанок подал стакан воды. Откашлявшись, она смогла закончить свой страшный рассказ, подробно описав и ночной визит, и условия, и кошмары про приемного сына.
Она ждала, что он усмехнется, покрутит пальцем у виска. Но отец Андрей слушал ее очень серьезно.
Они проговорили больше часа. И Виктория ушла из храма не с чувством страха, а с ощущением твердой почвы под ногами и четким указанием пути. Каждый день она молилась, клала земные поклоны, а через три дня поста причастилась. Кошмары отступили. Впервые за долгое время она стала спать спокойно.
Накануне дня Ивана Купалы она снова была на службе. Отец Андрей, заметив ее бледность, снова подошел после ее окончания.
— Что-то случилось, дочка?
— Вчера… мой муж Алексей, ни с того ни с сего, собрал свои вещи и ушел. Сказал, что устал от моих истерик и что он не готов к усыновлению. — Виктория пыталась говорить спокойно, но голос предательски дрожал. — Я не столько расстроена, сколько удивлена. Мы уже прошли медкомиссию для усыновления… И теперь… я боюсь сегодня оставаться одна дома. Боюсь эту ночь.
Отец Андрей нахмурился.
— Это печально. И, быть может, неспроста. Подождите меня здесь, мы что-нибудь придумаем.
Едва он отошел, как в голову полезли сомнения. Взрослая женщина, а навязалась со своими проблемами незнакомому человеку! Она собралась было тихо уйти, как вдруг ее взгляд упал на группу прихожанок у свечного ящика. Среди них было знакомое лицо с глазами цвета льда. Это была она — Марфа Игнатьевна. Она смотрела прямо на Викторию и улыбалась своей беззубой, страшной улыбкой, а затем поманила ее к себе пальцем.
В этот момент вышел отец Андрей. Он сразу подошел к онемевшей от ужаса Виктории.
— С вами все в порядке? Вы меня слышите?
Та молча указала дрожащей рукой в сторону свечного ящика. Но там уже никого не было.
— Она здесь… Я видела ее…
— Сегодня вы переночуете у нас, в доме, — твердо сказал батюшка. — Попу ваша гостья точно не сунется. Это аргумент?
— А как же ваша супруга? — растерянно спросила Виктория.
— Матушка Татьяна поймет. Не беспокойтесь.
— А у вас… сколько детей? — она попыталась представить себе жизнь этого спокойного человека.
— Четверо. Трое сорванцов и дочка, — улыбнулся он. — Все будет хорошо, Виктория. Доверьтесь.
Едва он произнес эти слова, снаружи грянул гром, и хлынул настоящий ливень. Сидя в старой, но уютной машине отца Андрея, Виктория понемногу успокаивалась. От этого человека исходила такая надежность и тихая, непоколебимая сила, что ей наконец-то стало легко и спокойно. Она впервые за долгие годы поверила, что ВСЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БУДЕТ ХОРОШО.
Матушка Татьяна, женщина с удивительно добрым и усталым лицом, встретила ее как родную. За большим деревянным столом, за которым шумели и хохотали дети, Виктория почувствовала себя не гостьей, а частью этой большой, живой, настоящей семьи. Она боялась осуждения, неловкости, но ничего этого не было. Ее просто приняли.
Когда дети разошлись по спальням, Виктория осталась на кухне с матушкой. Ей захотелось объяснить свое появление, чтобы та не думала о ней ничего дурного. Татьяна внимательно слушала, сочувственно кивая. Но когда речь зашла о ведьме, лицо матушки стало суровым.
— Это та, что на выселках, в старом домике? Мы знаем ее. Пропащая душа. Сколько людей она в ад затянула… Она когда-то была нашей прихожанкой. Появилась здесь лет шесть назад. Первой ее жертвой стал собственный муж. Выбросился с третьего этажа. Упал прямо под ноги бабушкам на лавочке. Несколько минут был в сознании и все шептал: «Простите, нет больше сил терпеть». И умер.
— Как страшно… — прошептала Виктория. — Его отпели?
— Самоубийц не отпевают. Это страшный грех. Говорили разное… Брат покойного потом нашел у них целый ворох сильнейших психотропных препаратов. Жена его так «лечила». Самое странное, что поженились они всего за полгода до трагедии. Ей было далеко за семьдесят, а ему — всего сорок три. Хотя выглядел он на все шестьдесят.
Виктория хотела что-то сказать, но вдруг мир перед глазами поплыл, потемнел, и она, потеряв сознание, рухнула на пол.
— Андрей! — закричала Татьяна. — Андрей, беда!
На шум прибежал батюшка. Заплакала испуганная дочка. Лампочка-ночник в коридоре начала мерцать, заливая комнату то жутким синим, то желтым светом.
Отец Андрей проверил пульс у Виктории.
— Она не посмеет здесь! — тихо, но очень твердо сказал он жене. — Грешны мы, но Господь не оставит.
Они встали вдвоем перед красным углом с иконами. Батюшка начал читать 90-й псалом: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится…». И по мере чтения мерцающая лампочка стала гореть ровно и спокойно. А через несколько минут и Виктория пришла в себя.
— Что это было? — прошептала она, смотря на встревоженные лица хозяев. — Она пришла за мной?
— Здесь ей тебя не взять. Ночь кончается, считай, отбили, — отец Андрей помог ей подняться и сесть на стул. — Но если хочешь, чтобы бесы не имели над тобой власти, ты должна быть с Богом. Чем ближе человек к Богу, тем сложнее до него дотянуться темным силам. Выбор за тобой. Иди и больше не оступайся.
Прошло несколько месяцев. Виктория стала постоянной прихожанкой храма. У нее появилась подруга — матушка Татьяна, с которой всегда было легко и интересно. Искушения, конечно, не оставили ее совсем. Иногда по ночам ей снился огромный серый кот, сидящий на подоконнике и смотрящий на нее немигающим янтарным взглядом. Иногда в толпе ей чудилось знакомое, высохшее лицо Марфы Игнатьевны.
Но теперь у нее был ориентир. Твердая почва под ногами. Она знала, что путь к свету редко бывает прямым и гладким. Но она шла по нему. Потому что поняла самую главную истину: не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. А она привыкла действовать. Теперь ее действия были направлены не на завоевание мира, а на обретение себя. И это была самая важная победа в ее жизни.