Он думал, что купит для сына целый мир, но не мог купить ему рассвет, пока однажды в сумерках парка не встретил своего двойника — нищего мальчишку, чья правда была острее любой отравленной стрелы.
Золото октября 15-го числа было особенным, таким густым и тягучим, что казалось, будто сам воздух на Вилле Боргезе пропитан мёдом и старинной позолотой. Последние лучи солнца цеплялись за шпили кипарисов, отбрасывая длинные, почти готические тени на вымощенные камнем аллеи. Воздух, ещё тёплый и ласковый, приносил с собой горьковатый аромат опавшей листвы и далёкий, едва уловимый запах озера. В этом царстве увядающей роскоши Алессандро Рива, чьё состояние исчислялось цифрами с двенадцатью нулями, медленно катил по пустынной дорожке инвалидную коляску с сыном.
Он намеренно выбрал самый безлюдный маршрут, спасаясь не от людей, а от их взглядов — этих колючих, пропитанных жалостью иголок, которые впивались в него и, что было невыносимее, в его мальчика. Восьмилетний Маттео сидел в кресле неподвижно, как кукла. Три долгих, мучительных года его жизнь была заключена в эту проклятую конструкцию из хрома и кожи.
Идеальный костюм от Brioni, выбранный с утра Клаудией, его невестой, не мог скрыть главного: под дорогой тканью медленно угасала детская душа. Его тонкие, когда-то сильные ножки безвольно свисали, словно ненужный балласт, аморфные и послушные. Но настоящая трагедия жила в его глазах — огромных, зелёных, точь-в-точь как у его покойной матери Анны. Теперь они были пусты, как выгоревшие на солнце изумруды, потухшие и смирившиеся с участью, которую не должен был нести ни один ребёнок.
Алессандро вспомнил утреннюю сцену. Клаудия с её демонстративной, удушающей заботой, которая всегда достигала пика именно в те моменты, когда он хотел побыть с сыном наедине.
— Дорогой, он слишком устал, — голос её был сладким, как сироп, но в глубине пряталась стальная струна. — Профессор Верди говорил, что любые волнения противопоказаны. Я останусь с ним, а ты иди, развейся. У тебя ведь важный ужин с японскими инвесторами.
Но в тот миг, за завтраком, когда Клаудия протянула Маттео стакан свежевыжатого апельсинового сока, он уловил в глазах сына нечто, заставившее его кровь похолодеть. Мелькнула крошечная, но оттого ещё более жуткая вспышка — не просто испуг, а немая, отчаянная мольба, которая ударила Алессандро под дых с силой кулака профессионального боксёра.
И впервые за три года Алессандро взбунтовался. Он отменил ужин, где решалась судьба многомиллионной сделки, проигнорировал нарастающие, с истеричными нотками, уговоры Клауды, взял сына и просто ушёл. Теперь, катя коляску по шуршащей гравием дорожке, он вглядывался в затылок мальчика. Маттео не произнёс ни слова с самого утра, но его маленькие плечи были неестественно напряжены, будто он ждал чего-то. Или кого-то.
И судьба, насмешливая и непредсказуемая, явила себя.
Из-за непроглядной чащи вековых дубов, словно тень, материализовавшаяся из самого сумрака, вышла фигура. Маленький, обтрепанный гном, порождение римских трущоб.
Это был мальчик, лет восьми, но в его позе, во взгляде читалась многовековая усталость и мудрость, не по годам старая душа. Его босые ноги были чёрными от въевшейся грязи и пыли, ногти обломаны, пятки покрыты сеткой глубоких, болезненных трещин. Одежда — намёк на одежду: серая, рваная футболка с едва уловимым логотипом, короткие штаны на верёвочном поясе. Но глаза… Они заставили мир остановиться. Зелёные. Того самого, уникального изумрудно-зелёного оттенка, что были у Маттео. Не похожие, а идентичные, словно кто-то взял глаза его сына и перенёс на это измождённое, испачканное землёй лицо.
Алессандро почувствовал, как сердце на миг замирает, а потом пускается в бешеную, неистовую скачку.
Маленький оборвыш приближался плавно, почти бесшумно, движениями уличного хищника, который знает цену каждому шагу. Он не смотрел на дорогой костюм Алессандро, не смотрел на роскошную коляску. Его взгляд, тяжёлый и пристальный, был прикован только к Маттео, и в нём читалась такая вселенская, пронзительная боль, словно он видел в нём заточённую часть собственной души.
И тогда Маттео, впервые за три года, отреагировал. Он резко выпрямился в кресле, его пальцы вцепились в подлокотники с такой силой, что костяшки побелели, и с его губ сорвался шёпот, больше похожий на предсмертный стон:
— Кто?
Уличный мальчишка замер в двух шагах, его босые ноги прочно стояли на земле. Вблизи сходство было пугающим, сверхъестественным: тот же разрез глаз, та же форма носа, та же ямочка на упрямом подбородке. Разной была лишь кожа: у Маттео — алебастровая, прозрачная от жизни в четырёх стенах; у незнакомца — смуглая, обожжённая солнцем, испещрённая царапинами и шрамами — летопись уличных битв.
— Я — Лео, — произнёс он. Голос был хриплым, прокуренным, не по-детски взрослым.
Затем он добавил нечто, от чего кровь Алессандро превратилась в лёд:
— А ты не должен сидеть в этой железной клетке.
Алессандро уже собрался было резко вмешаться, отогнать этого сумасшедшего, который не мог знать ничего об их трагедии, как Лео сделал нечто невероятное. Он присел на корточки прямо перед креслом, оказавшись на одном уровне с Маттео, и заговорил с уверенностью полевого командира.
— Я живу там, — он мотнул головой в сторону заброшенного монастыря на противоположном холме. — На чердаке. И оттуда, через окно, я вижу твой дом. Вот уже полгода. Каждое утро. Я вижу, как та, белокурая, готовит тебе сок. Апельсиновый. И подливает в него что-то из маленького пузырька, что прячет в рукаве.
Алессандро почувствовал, как земля уходит из-под его ног. Он посмотрел на сына и увидел, как по его бледным щекам беззвучно катятся слёзы — молчаливое, ужасающее подтверждение чудовищной правды.
Лео порылся в кармане своих рваных штанов, среди крошек, осколков цветного стекла и прочего уличного хлама, и извлёк маленький пустой стеклянный флакон.
— Сук-ци-нил-хо-лин, — с трудом, но гордостью самоучки прочитал он текст на этикетке. — Мою маму тоже таким травили. Он не убивает сразу. Маленькие дозы. Каждый день. Как те, что она подливает тебе в сок.
Мир для Алессандро сузился до размеров этого крошечного стеклянного цилиндра. Он ухватился за холодную спинку коляски, чтобы не рухнуть на землю, а в его сознании с чудовищной скоростью начал складываться пазл. Ноги Маттео, которые отказывали постепенно, день за днём. Врачи, разводившие руками, не находившие физических повреждений спинного мозга. Клаудия, всегда такая заботливая, всегда лично готовившая для мальчика все напитки и еду.
— Маттео! — голос Алессандро сорвался, стал чужим. — Это… это правда?
Мальчик разразился рыданиями, которые, казалось, рвут его хрупкое тело изнутри. Годы молчания, страха и отчаяния вырвались наружу водопадом слёз и несвязных слов.
— Она… она сказала… что если я кому-то расскажу… то умру… как мама…
— Анна… — с болью выдохнул Алессандро. В этом имени была заключена вся его любовь, вся боль невосполнимой потери и горькое раскаяние.
И тогда Лео произнёс слова, которые перевернули всё с ног на голову. С простотой человека, констатирующего неоспоримый факт:
— Мы братья. Близнецы. Сестра Мария из приюта «Святого Сердца» перед смертью рассказала мне. Она сказала, что наш папа — очень богатый человек, и он отказался от меня, потому что я родился слабым, больным. Оставил себе только сильного. Но это ложь, да? Я никогда не был больным. Я сильный. Я выжил. А его сделали больным. Его травят.
Алессандро рухнул на колени на влажную от вечерней росы траву. Его ум умчался на восемь лет назад, в ту проклятую, залитую кровью и слезами ночь. Анна, вся в поту, бледная, но с сияющими глазами, кричала, что чувствует — оба её мальчика живы. Доктор Мори, её личный врач, убеждал, что это бред, послеродовая горячка. Потом Клаудия, тогда ещё простая медсестра, унесла туго завёрнутый, неподвижный свёрток, сказав, что второй ребёнок родился мёртвым, и ему, Алессандро, лучше этого не видеть. Тело ему так и не показали. Анна умерла от внезапного кровотечения — так ему сказали, — и в своём всепоглощающем горе он принял всё как данность. Клаудия осталась — сначала как сиделка, потом как друг, а затем и как невеста.
Лео продолжал говорить своим грубым, надтреснутым голосом, не по-детски мудрым. Он рассказал, как рос в приюте до шести лет, пока его не закрыли, как научился выживать на улицах, спал в подвалах, питался объедками. Но всегда, как магнитом, его тянуло сюда, в этот парк. Потому что два года назад он впервые увидел Алессандро и Маттео, и что-то глубоко внутри, в крови, крикнуло ему, что это его семья.
— Я ждал. Смотрел. Понял, что творится что-то неладное, когда он перестал ходить. А потом я увидел её, эту злую женщину… её глаза, когда она смотрела на него… Но кто поверит бродяге?
Дрожащими, не слушавшимися его пальцами Алессандро достал телефон. Первый звонок был Франко, начальнику его службы безопасности, единственному, кому он доверял безоговорочно.
— Немедленно задержи Клаудию. Полицию пока не трогать. Организуй срочный забор материалов для ДНК-теста у двух мальчиков, — его голос был тихим, но стальным.
Лео тем временем взял Маттео за руку. Жест был настолько естественным, будто их руки были созданы, чтобы держаться друг за друга.
— Теперь я с тобой. Больше не бойся, — прошептал он.
А затем Лео поднял глаза на Алессандро, и в его взгляде, точь-в-точь как у Анны, горел огонь непоколебимой решимости.
— Если ты снова попытаешься нас разлучить, мы сбежим. Я знаю, как прятаться. Я научу его. И на этот раз ты нас не найдёшь. Никогда.
В тот миг Алессандро Рива, титан индустрии, человек, покупавший и продававший целые корпорации, понял, что у этого босоногого, голодного восьмилетнего мальчишки больше настоящей власти, чем у всех его миллиардов. Потому что у него была правда. И была любовь. И было мужество того, кому терять уже нечего.
Солнце окончательно скрылось за горизонтом, окрасив небо и Виллу Боргезе в траурные, багровые тона. Трое замерли в этой внезапно наступившей тишине: отец на коленях и двое близнецов, держащихся за руки — один в позолоченной клетке, другой, отмеченный суровой школой улицы. В этом угасающем свете начиналось их общее воскрешение — семьи, которую зло пыталось стереть с лица земли.
Их фамильный особняк на Аппиевой дороге встретил Лео не как гостя, а как равного себе хищника. Просторные, звенящие тишиной залы, ковры ручной работы, хрустальные люстры — всё это он изучал холодным, аналитическим взглядом выживальщика, отмечая пути возможного отступления, укрытия, слепые зоны. Эта бархатная тюрьма пугала его больше, чем голодные псы на городских свалках.
Расследование, инициированное Алессандро, раскрыло картину такого чудовищного, леденящего душу обмана, что даже видавшие виды следователи не могли скрыть шока. Заговор родился ещё до появления близнецов на свет. Анна умерла не от родов, а от запланированной передозировки морфина, который вводил ей доктор Мори. Лео объявили мёртвым, чтобы избавиться от «лишнего» наследника. План Клауды и доктора был выверен до мелочей: убить мать, разлучить братьев, жениться на безутешном вдовце-миллиардере, а затем медленно, годами, изводить и Маттео, чтобы в итоге всё колоссальное состояние перешло к ней.
Но Лео наблюдал за разворачивающимся хаосом с леденящим спокойствием того, кто уже видел самое страшное и выжил. Он попросил одного — увидеть «ту женщину». Взглянуть в глаза монстру, который отнял у него всё.
Клаудию схватили в аэропорту при попытке бегства в Швейцарию с чемоданом наличности и поддельными документами. Её временно поместили в охраняемую клинику. Когда её привели в кабинет для допроса и она увидела Лео, стоящего рядом с Алессандро, её маска идеальной леди рассыпалась в прах. Призрак, который должен был навсегда остаться в небытии, стоял перед ней живой, и его молчаливый взгляд был страшнее любого обвинения. Она закричала, изрыгая потоки яда, признания и новые обвинения, рассказала о докторе Мори, который «обещал решить проблему со вторым ребёнком», и невольно раскрыла местонахождение тайного сейфа с доказательствами.
Через несколько дней результат ДНК-теста официально подтвердил то, что было очевидно с первого взгляда. Анализы Маттео показали, что его паралич был вызван длительной, методичной интоксикацией малыми дозами яда, и при правильной, интенсивной терапии у мальчика был все шансы снова начать ходить. Чудо, за которое они все так отчаянно боролись, случилось много месяцев спустя, в один из ничем не примечательных августовских дней. Маттео, бледный от напряжения, но с сияющими глазами, сделал свои первые, нетвёрдые шаги по лужайке их сада, держась за руки отца и брата.
История близнецов Рива облетела все газеты, превратившись в современную легенду. Бывшая медсестра Клаудия получила 30 лет строгого режима. Доктор Мори, разоблачённый как участник нескольких аналогичных преступлений, был приговорён к пожисненному заключению. Спустя годы Лео, получив блестящее образование, стал сенатором, яростно боровшимся за права обездоленных детей, тех самых «невидимок», каким был когда-то он сам. Маттео стал выдающимся неврологом, посвятившим свою жизнь лечению редких заболеваний нервной системы. Но каждый год, в один и тот же день, они неизменно возвращались к старому фонтану на Вилле Боргезе. Они сидели на том самом месте, держась за руки, и вспоминали тот осенний день, когда уличный мальчишка-оборвыш спас ребёнка в золотой клетке. И они знали — это чудо было устроено с небес их матерью, Анной, которая даже после смерти свела своих сыновей вместе, чтобы правда восторжествовала, а зло было наказано.