… Рожать надо как можно скорее, – проскрипела баба Маша, спуская ноги с кровати.
Баб Маше шёл 87-й год, и сама она давно забыла, каково это, но внучек и правнучек настойчиво учила и изредка тюкала тростью:
– Вот останешься синим чулком, будешь бабку вспоминать, да поздно будет.
А теперь баба Маша загрустила, перестала подниматься с кровати, шоркать назло всем домашним («Что я вас, аспидов, рОстила, чтобы спали до обеда?»), греметь в половине седьмого утра кастрюлями на кухне.
Семейство насторожилось.
– Бабушка, – спросила пятилетняя правнучка Алёнка, – а ты почему на нас не матюгаешься больше?
– Так помирать собралась, срок, девонька, срок, – вздохнула баб Маша про срок помирать то ли с грустью по уходящей жизни, то ли с надеждой на что-то большее, чем вот этот ваш борщ, который нонче варить совсем разучились.
Алёнка убежала к затаившейся родне на кухню.
– У баб Маши сурок сдох! – выдала она все подробности только что проведённое боем разведки.
– Какой сурок? – глава семейства и по совместительству старший сын бабы Маши Владимир Ильич вскинул кустистые брови.
С ними он походил на Черномора из сказки, и как раз про такие можно было сказать, что на улице в них гуляет ветер.
– Старенький, наверное, – пожала плечами Алёнка.
Ей-то почём было знать, какой там сурок, если бабушка ей его никогда не показывала.
Старшие переглянулись.
На следующий день к ним домой пришёл собранный и сдержанный на слова врач.
– Что-то бабушке нездоровится, – поставил он диагноз.
– Ясен пень, – Владимир Ильич хлопнул себя руками по ляжкам, – а то что бы мы вас-то звали!
Врач задумчиво посмотрел на него, потом на его жену.
– Возрастное, – так же безапелляционно продолжил он. – Но каких-то серьёзных отклонений я не вижу. В чём выражаются симптомы?
– Да она мне указывать перестала, как обед и ужин варить! Всю жизнь носом тыкала и говорила, что у меня руки не оттуда растут, а тут на кухню даже не заходит, – упавшим голосом сказала жена Владимира Ильича, сама уже тоже бабушка.
На общем семейном с врачом совете решили, что это очень тревожный признак.
От переживаний устали так, что легли спать и как будто провалились.
Ночью Владимир Ильич проснулся от знакомого и родного шорканья тапками.
Но на сей раз не настойчивого и не требовавшего мгновенно очнуться и пойти завтракать и работать.
-Мам? – он вышел в коридор и спросил шёпотом.
-Ну, – бесцеремонно донеслось из темноты.
-Ты чего?
-Да, думаю, дай, пока вы спите, на свидание с Мишкой Яковлевым сбегаю, – кажется, бабушка начинала приходить в себя. – В туалет я, куды ещё?!
Сын включил на кухне свет и чайник и сел за стол, обхватив руками голову.
– Оголодал? – бабушка стояла в коридоре и смотрела на него.
– Да тебя жду. Что это было-то, мам?
Баб Маша прошла к столу.
– Да пятого дня сижу я в комнате, – начала она, – вдруг голубь в стекло – бац!
Ну всё, думаю, примета к смерти. Легла, жду. День жду, второй, третий, а сегодня проснулась вот среди ночи и думаю: “А не пошла бы эта примета на поляну к лешему, чтобы я вот так жизнь прожигала под простынями?” Наливай давай чаю, да погорячее и покрепче. Три дня с тобой, сын, нормально не разговаривали, навёрстывать будем.
Спать Владимир Ильич лёг в половине пятого утра, а баб Маша осталась на кухне гоношить завтрак – тут нужно самой всё сделать, и никак иначе, а то эти белоручки и накормить детей нормально не смогут.