Они прожили вместе почти сорок лет.
Сначала — в тесной комнатке общежития, где под окном трещали трамваи. Потом — в хрущёвке, где пахло котлетами и книгами.
У них было всё, что нужно для счастья: дочка, собака, общий чайник, старый фотоальбом и чувство, что рядом — свой человек.
Мария Николаевна и Алексей Петрович.
Для соседей — просто Маша и Лёша. Для себя — целая жизнь.
Когда Лёше исполнилось шестьдесят восемь, он стал забывать простые вещи.
Сначала — где очки, потом — куда шёл, потом — что вчера говорил.
Маша всё списывала на усталость. «Возраст, наверное», — успокаивала себя. Но однажды он спросил:
— Маша, а где у нас ванная?
И тогда она поняла: всё серьёзно.
Врачи сказали сухо: начальная стадия деменции.
— Болезнь не остановить, можно только замедлить.
— Но ведь он… он же всё помнит! — не верила Маша.
— Пока помнит, — ответил врач.
С тех пор её жизнь изменилась.
Она перестала выходить из дома надолго, постоянно следила, чтобы он не заблудился, не включил газ.
Иногда, ночью, просыпалась и слышала, как он тихо ходит по квартире, открывает шкафы, заглядывает в ящики.
— Что ты ищешь, Лёш?
— Документы… я на фронт собираюсь. Война ведь идёт.
Она плакала тихо, чтоб не видел.
Дочь звонила из Москвы:
— Мам, ты не справишься одна. Может, в дом престарелых? Там уход, питание…
— Нет, — твёрдо ответила Маша. — Пока я жива, он будет дома.
Иногда ей казалось, что она устала до предела.
Он мог десять раз подряд спросить: «Который сегодня год?»
И так же десять раз удивиться ответу.
Но стоило ему вдруг сказать:
— Машка… а ты ведь у меня красивая. Как в институте.
И она снова улыбалась.
Весной он почти перестал узнавать людей.
Забывал имена, путает времена года. Иногда даже не узнавал дочь по телефону.
Но Машу помнил.
Иногда называл «мама», иногда «девочка моя», но всегда смотрел на неё с той же нежностью, как сорок лет назад.
— Я тебя люблю, — говорил он, держа её руку. — Только ты не уходи.
Однажды утром он исчез.
Она проснулась — кровать пуста. Дверь на балкон открыта. На вешалке нет куртки.
На улице холод, морось, март.
Маша бросилась в подъезд, потом на улицу, потом к автобусной остановке.
— Не видели мужчину, седой, в куртке, без шапки?
— Ага, вроде шёл к парку, — ответил дворник.
Она бежала, запыхавшись, по мокрым тротуарам, шепча:
— Только бы нашёлся… Господи, только бы жив…
Нашли его к вечеру — сидел на скамейке у старого ДК.
В руках — букет мимозы.
— Лёш, ты где был?! Я чуть с ума не сошла!
Он посмотрел на неё удивлённо:
— Маша… я за цветами пошёл. У тебя же сегодня праздник.
— Какой праздник, Лёш?
— Восьмое марта. Я всегда тебе мимозу дарил.
Она заплакала прямо у него на плече.
А он гладил её по волосам и бормотал:
— Ну, ну… не плачь. Я же вернулся. Я всегда возвращаюсь.
Через пару лет болезнь усилилась. Он уже не знал, где живёт, не узнавал соседей.
Но когда Маша входила в комнату, он каждый раз оживлялся.
— Девушка, вы очень похожи на мою жену. Такая же добрая.
— Правда? — улыбалась она. — Наверное, потому что я и есть она.
— Вот как… значит, я всё-таки дождался.
Однажды зимой он не проснулся.
Тихо, спокойно, будто уснул после долгого дня.
Маша сидела рядом, держала его руку и шептала:
— Спасибо тебе, что прожил со мной всю жизнь. Спасибо, что помнил меня дольше, чем всех остальных.
После похорон она долго не могла привыкнуть к тишине.
Все вещи остались на своих местах.
Книга с закладкой. Его очки на подоконнике.
Кружка с отбитым краем, из которой он пил чай.
Прошло больше года.
Маша стала ходить в тот же парк, где нашли его тогда с мимозой.
Сидела на скамейке, смотрела, как бегают дети.
Иногда разговаривала с ним — тихо, про себя.
— Помнишь, Лёш, ты говорил, что всегда будешь возвращаться?
— Помню, — шептал кто-то внутри. — Я ведь не обманул.
Однажды весной она вышла во двор и увидела возле двери букет мимозы.
Свежий, пахнущий солнцем. Без записки.
Соседи говорили, что никто не приходил.
Маша села на скамейку, улыбнулась и прошептала:
— Знаю, Лёш. Верность — это когда возвращаешься, даже если уже нельзя.
Она поставила цветы в стакан и впервые за долгое время заснула спокойно — с чувством, что рядом кто-то всё ещё есть.