Тишина в гостиной была густой, почти осязаемой, как плотная штора, заглушающая любой посторонний звук. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь тюль, ложились на ковер удлиненными прямоугольниками, в которых медленно кружились пылинки.
— Марина, убери, пожалуйста, свои вещи, — тихо, почти беззвучно произнесла Анна, наклоняясь, чтобы собрать разбросанные по полу разноцветные кубики.
Ее шестилетняя дочь, словно понимая важность этой тишины, безроптно, с серьезным видом взрослой женщины, принялась аккуратно складывать детали пластикового конструктора в коробку. Их движения были отточенными, осторожными, лишенными какой-либо резкости — в соседней комнате отдыхали бабушка с дедушкой, и малейший шум мог нарушить их послеобеденный покой.
Анна на мгновение застыла на коленях, ее взгляд скользнул по массивному книжному шкафу из темного дерева. Этот шкаф был гордостью ее свекра, подарком самому себе в честь выхода на заслуженный отдых. Ее глаза переместились на полированную поверхность серванта, где за стеклом стояли хрустальные вазы и фигурки, которые ее свекровь, Валентина Петровна, с завидной регулярностью каждую субботу натирала до блеска специальной белой салфеткой. Потом взгляд упал на занавески с пышными рюшами нежного, выцветшего от времени розового оттенка — точь-в-точь такие же висели здесь много лет назад, когда ее муж, Дмитрий, был еще школьником, бегавшим по этому самому ковру.
Даже небольшая мелочь вроде коврика в ванной комнате была выбрана не ею. Ярко-малиновый, с вычурной золотистой окантовкой — «он практичный, на нем не видно пятен», как однажды пояснила Валентина Петровна, словно защищая свой выбор от возможных, но так и не высказанных возражений.
«Я здесь словно временный жилец, постоялец», — пронеслась в голове у Анны привычная, изматывающая мысль. Эта мысль посещала ее каждое утро, становясь незваным спутником нового дня. Пять долгих лет она прожила в этих стенах, но до сих пор, прежде чем включить стиральную машину или открыть окно для проветривания, она невольно искала одобрения в глазах свекрови, мысленно спрашивая разрешения.
Летом, казалось бы, должно было наступать облегчение — Валентина Петровна с мужем уезжали на дачу, проводя там почти все летние месяцы. Но даже в их отсутствие телефонные звонки не прекращались. «Аннушка, цветы на лоджии не засохли? Балкон ты прибрала? Почту из ящика достали?» Каждый вопрос звучал как вежливое напоминание, но Анна чувствовала за ними нечто иное — неослабевающий контроль, который действовал на расстоянии, простираясь далеко за пределы этого дома.
Тишину внезапно разорвал сдержанный, но настойчивый звонок мобильного телефона. Анна вздрогнула и, сделав шаг к столу, быстро подняла трубку.
— Анечка, родная моя! — голос матери звучал непривычно бодро, в нем плескалась неподдельная радость. — У нас с отцом потрясающие новости, просто невероятные!
— Что-то случилось? — тут же встревожилась Анна, инстинктивно понизив голос до шепота.
— Помнишь, я как-то тебе рассказывала, что мы подумывали о размене нашей трешки? Так вот, мы все обдумали и решили! Нам с папой вполне хватит двушки, а часть денег, которые останутся после сделки, — мы хотим передать вам. Вы сможете взять свою, пусть небольшую, но собственную однокомнатную квартиру! Свою крепость!
Дыхание у Анны перехватило, в глазах потемнело. Она медленно, как во сне, опустилась на ближайший табурет, зажав телефон между ухом и плечом, словно боялась, что он вот-вот выскользнет из ослабевших пальцев.
— Мама… Ты это серьезно? Это правда? — ее собственный голос прозвучал чужим, сдавленным.
— Конечно, правда, золотко мое! Мы уже все просчитали, изучили предложения. В том районе, на Электролитной, есть несколько очень неплохих вариантов. Дома не новые, но ухоженные, чистые, с хорошими соседями.
Слезы, горячие и соленые, подступили к глазам, застилая все вокруг пеленой. Анна прикрыла лицо ладонью, пытаясь сдержать подкатывающий к горлу ком.
— Спасибо, мамочка… Огромное спасибо тебе и папе, — прошептала она, и ее голос дрогнул.
— Да что ты, милая! Молодой семье просто необходимо свое собственное гнездышко, свое пространство, где все будет по-вашему.
Марина, привлеченная странным поведением матери, подошла к ней и тихо потянула за рукав своего платья.
— Мамочка, а ты почему плачешь? — спросила девочка, глядя на Анну широко раскрытыми, испуганными глазами.
— Нет, солнышко мое, я не плачу, — попыталась успокоить ее Анна, смахивая предательские капли с щек. — Это слезы радости, бывают и такие. От большого и светлого счастья.
Но как объяснить маленькому шестилетнему созданию, что такое «слезы радости», когда сама едва можешь справиться с нахлынувшими чувствами, с этим оглушительным облегчением, которое смешалось с неподдельной, яркой надеждой?
Весь оставшийся день Анна провела как в прозрачном, но плотном тумане. Она механически убирала квартиру, готовила несложный обед, играла с Мариной в куклы — а сама думала лишь об одном. Своя квартира. Свои, родные стены. Свой, пусть самый простой, но выбранный ею самой коврик в ванной. Эта мысль грела изнутри, наполняя каждое движение особым смыслом.
Дмитрий вернулся с работы ближе к семи часам. Он выглядел уставшим. Медленно повесил куртку в прихожей, нежно поцеловал в лоб жену, а затем наклонился и обнял дочку.
— Как ваш день прошел? Все в порядке? — спросил он, как всегда, сдержанно и спокойно.
— Дима, у меня есть новости, — Анна взяла его за руку и посмотрела прямо в глаза. — Очень, очень хорошие новости.
Они прошли в свою небольшую спальню. Марина осталась в гостиной, увлеченно собирая на низком столике большой пазл с изображением сказочного замка.
— Звонила моя мама, — начала Анна, едва дверь закрылась. — Они с папой окончательно решили разменять свою квартиру. И часть денег они готовы дать нам. На однокомнатную квартиру. Мы наконец-то сможем съехать. У нас будет свой угол.
Дмитрий замер на месте, словно его превратили в статую. Потом, будто очнувшись, он крепко, почти до боли, обнял жену, прижал к своей груди, ощущая, как мелко дрожит ее тело.
— Ты серьезно? Это не шутка? Ты точно не шутишь? — зашептал он ей в волосы.
— Я абсолютно серьезно. Это правда. Мы действительно можем уехать. Начать жить самостоятельно.
Он слегка отстранился, заглянул ей в глаза. Первоначальная радость в его взгляде постепенно стала сменяться легкой, но отчетливой тревогой.
— Самое сложное — сказать об этом моей маме, — его голос стал тише, почти шепотом. — Она ведь уверена, что у нас здесь есть все необходимое. Она нам всегда помогала, и ты знаешь ее характер… он непростой.
Анна молча кивнула. Она знала. Валентина Петровна была глубоко убеждена, что делает для их семьи все возможное и даже больше. Бесплатное проживание в ее квартире, постоянная помощь с внучкой, совместные воскресные обеды — в ее системе координат они должны были испытывать лишь безграничную благодарность за такую опеку.
— Она подумает, что мы неблагодарные, что мы отвергаем всю ее заботу, — так же тихо прошептала Анна, и в голосе ее прозвучала нота неизбежности.
— Возможно, так и будет. Но мы должны попытаться. Должны сказать ей правду.
Поздно вечером раздался звонок домашнего телефона. Дмитрий снял трубку.
— Дим, это ты? — на другом конце провода послышался бодрый, как всегда, голос Валентины Петровны. — Приезжайте на выходные к нам на дачу. Подышите свежим воздухом, Маришке полезно, да и вы сами отдохнете от городской суеты, проветритесь.
Анна, стоя рядом, слышала каждое слово. Фраза «приезжайте» формально звучала как приглашение, но в интонации свекрови угадывалось нечто иное. Не просьба, а мягкий, но не терпящий возражений приказ, искусно замаскированный под проявление заботы.
— Хорошо, мам, — без возражений ответил Дмитрий. — Приедем в субботу с утра.
— Вот и умнички. И не забудьте, перед отъездом цветы на лоджии хорошенько полить. А то опять последний раз земля вся сухая была. И на балконе, наконец-то, порядок наведите — уже который месяц обещаете.
В трубке раздались короткие гудки. Дмитрий медленно положил аппарат на рычаг и посмотрел на жену.
— Может, скажем ей завтра? Прямо на даче? В спокойной обстановке?
Анна снова лишь кивнула, не находя слов. Но где-то в глубине души она точно знала — легко не будет. Этот разговор станет одним из самых трудных в их жизни.
Утро субботы началось с нервной, торопливой суеты. На кухонном столе, покрытом клеенкой, медленно остывал только что испеченный яблочный пирог — Анна специально встала затемно, в шесть утра, чтобы успеть его приготовить к поездке. Валентина Петровна очень любила этот пирог, не раз хвалила рецепт своей невестки. «Может, хоть это немного смягчит ее», — с надеждой подумала Анна, аккуратно заворачивая еще теплую выпечку в чистое льняное полотенце.
— Мам, а где моя кукла? — Марина озадаченно рылась в коробке с игрушками. — Та, которую я хотела бабушке показать?
— Какая именно кукла, родная?
— Ну, Катя! Моя самая красивая кукла! Я же обещала ее бабушке показать!
Анна помогла дочери отыскать куклу, закатившуюся под диван. В это время Дмитрий в прихожей переворачивал все вверх дном.
— Права куда-то подевались! Никак не могу найти! — с раздражением в голосе произнес он.
— Посмотри в кармане своей куртки, — тихо подсказала Анна.
Все были на взводе. Анна дважды возвращалась на кухню, чтобы проверить, выключила ли она плиту, и тщательно полила фиалки на подоконнике — как наказывала перед отъездом Валентина Петровна. Дмитрий три раза пересчитывал документы и ключи. Марина капризничала и наотрез отказывалась надевать новые сандалии.
— Мама, а балкон мы когда уже уберем? — спросила дочка, пока Анна застегивала ей непослушные пряжки.
Анна лишь тяжело вздохнула в ответ. Это прозвучало как еще одно немое напоминание о том, что даже в самых незначительных бытовых мелочах они обязаны отчитываться перед свекровью.
Они молча спустились по лестнице к машине. Дмитрий открыл багажник и так же молча поставил внутрь сумку с пирогом. Все трое двигались скованно, с неловкостью, словно уже предчувствуя тяжесть того разговора, что ждал их впереди.
Первую половину пути ехали в полном молчании. Марина, устроившись на заднем сиденье, увлеченно рисовала что-то в своем блокноте. Дмитрий, не отрываясь, смотрел на дорогу, его пальцы сжимали руль чуть сильнее, чем обычно.
— А если твоя мама сильно обидится? — тихо, почти неслышно, начала Анна, глядя в боковое окно на мелькавшие за ним деревья. — Скажет, что мы ее предали, что мы не ценим все, что она для нас сделала?
Дмитрий поморщился, будто от внезапной физической боли.
— Я постараюсь все ей правильно объяснить. Но ты же прекрасно знаешь, как она может реагировать на подобные вещи.
Анна знала. Валентина Петровна обладала удивительным, почти магическим даром превращать любое, даже самое малейшее несогласие с ее точкой зрения в акт личного оскорбления. Она мастерски заставляла чувствовать себя виноватым просто за наличие собственных желаний и стремлений.
— Папа, а бабушка нас потом выгонит? — неожиданно спросила Марина, отрываясь от своего рисунка.
Дмитрий резко взглянул на дочь через зеркало заднего вида.
— Почему ты вдруг так подумала, зайка?
— Она же всегда сердится. И на маму, и на меня. Говорит, что мы слишком громко разговариваем и топаем, когда она отдыхает.
Родители молча переглянулись. Анна повернулась на сиденье, чтобы быть к дочери лицом.
— Бабушка нас никуда не выгонит, солнышко. Она просто… очень переживает за нас.
— А если она узнает про новую квартиру? Узнает, что мы хотим уехать?
Во рту у Анны мгновенно пересохло. Шестилетний ребенок, оказывается, уже прекрасно понимал, что в доме бабушки и дедушки нельзя говорить всю правду. Что бабушка — это человек, которого нужно опасаться, под чьим взглядом невольно съеживаешься.
— Все будет хорошо, я обещаю, — сказала Анна, но ее собственный голос предательски дрогнул, выдав внутреннее волнение.
Дмитрий ничего не ответил. Он лишь еще крепче, до побеления костяшек, сжал пальцы на руле.
Дача встретила их пьянящим ароматом цветущей сирени и свежескошенной луговой травы. Валентина Петровна стояла на крыльце деревянного дома в своем ярком, цветастом домашнем халате, вытирая руки о кухонное полотенце. Она улыбалась, но ее улыбка казалась натянутой, ненастоящей.
— Наконец-то приехали! — воскликнула она, сходя с крыльца им навстречу. — Я уж начала волноваться, думала, может, по дороге что случилось, заблудились.
Марина выпорхнула из машины первой и, неся в руках куклу, подбежала к бабушке.
— Бабулечка! Я тебе свою новую куклу привезла! Смотри, какая она красивая!
— Ах, какая ты у меня молодец, не забыла про старую бабушку! — Валентина Петровна наклонилась к внучке, но уже через секунду ее лицо изменилось, улыбка сменилась выражением легкого недовольства. — Мариночка, а платьице-то у тебя все помялось в дороге. И волосики растрепались. Девочка всегда должна выглядеть аккуратно и привлекательно, это важно.
Она резкими, привычными движениями поправила воротничок на платье внучки, провела рукой по ее непослушным волосам, пытаясь их пригладить.
— Мы же в машине ехали, несколько часов, — робко попыталась вступиться Анна. — Естественно, немного помялись.
— В машине или не в машине, а за внешним видом ребенка нужно следить постоянно, — отрезала свекровь, не глядя на невестку.
Дмитрий в это время разгружал вещи из багажника, делая вид, что полностью поглощен этим процессом и ничего не слышит. Анна почувствовала знакомое, неприятное сжатие где-то в груди. Не прошло и пяти минут с их приезда, а она уже успела почувствовать себя плохой, нерадивой матерью, неспособной уследить за собственным ребенком.
В доме пахло вкусным, наваристым борщом и только что испеченными пирожками с капустой. Валентина Петровна засуетилась, взяв на себя роль гостеприимной хозяйки.
— Анна, прошу, помоги мне на кухне. Нужно доделать салат, нарезать овощи.
На кухонном столе уже лежали вымытые помидоры, огурцы и пучок свежей зелени. Анна молча взяла нож и принялась шинковать укроп и петрушку для салата. Свекровь встала рядом и стала наблюдать за ее работой.
— Ты опять зелень слишком крупно режешь, — заметила она буквально через минуту. — Когда кусочки такие большие, аромат теряется, да и на вкус это чувствуется.
Анна остановилась и посмотрела на мелко нарезанную зелень. Лично ей размер кусочков казался абсолютно нормальным. Но у Валентины Петровны всегда и ко всему находились свои, особые замечания.
— Хорошо, я сейчас переделаю, — безропотно сказала Анна.
— Да уж не нужно ничего переделывать, время не резиновое. Просто в следующий раз постарайся запомнить, как это правильно делается.
Свекровь взяла второй нож и быстрыми, уверенными движениями принялась резать помидоры ровными, идеальными дольками. Каждое ее движение было отточенным, хозяйским — движением человека, который не сомневается в своей правоте и знает, как нужно делать правильно.
Анна снова почувствовала себя неумехой, неловким подростком, которого впервые допустили к взрослой работе. Как и всегда на этой кухне, в этом доме.
— А где Сергей Николаевич? — спросила она, просто чтобы разрядить тяжелую атмосферу.
— В огороде, как обычно, копается. Морковку свою любимую прореживает. Ничего другого ему и не нужно.
Они работали молча. Стук ножей по деревянной разделочной доске казался Анне нестерпимо громким, он бил по нервам. Валентина Петровна то и дело бросала взгляды на работу невестки, и ее губы время от времени складывались в тонкую, неодобрительную ниточку.
За обеденным столом собрались вчетвером. Сергей Николаевич, немного помявшись, молча занял свое привычное место. Валентина Петровна разливала по тарелкам борщ, не забывая прокомментировать каждое блюдо.
— Пирожки сегодня особенно удались. Капуста сочная, не пересоленная. А вот салат… кто его солил, интересно?
— Я солила, — призналась Анна.
— Чуть-чуть переборщила с солью. В следующий раз будь, пожалуйста, повнимательнее.
Анна молча попробовала салат. На ее вкус, соли было в самый раз. Но она не стала спорить. Опыт подсказывал, что это абсолютно бесполезно.
Марина ела молча, очень аккуратно, стараясь не пролить ни капли супа и не уронить ни крошки хлеба. Но когда она потянулась за хлебной тарелкой, ее маленькая рука случайно задела стоящий рядом стакан с вишневым соком. Темно-красная жидкость моментально разлилась по белоснежной, накрахмаленной скатерти.
— Ах ты, маленькая растяпа! — воскликнула Валентина Петровна, вскакивая со стула.
Марина испуганно замерла, ее глаза мгновенно наполнились слезами.
— Бабуля, я не хотела… это случайно…
— Случайно! Сколько раз я тебе говорила — за столом нужно сидеть смирно, не вертеться и не размахивать руками!
Анна тут же встала, схватила несколько бумажных салфеток и бросилась вытирать лужу.
— Ничего страшного, сейчас все вытрем. Сейчас все будет в порядке.
— Ничего страшного? — Валентина Петровна шумно вздохнула, глядя на пятно. — Скатерть новая, белая, сок вишневый — он может не отстираться. Опять придется тратиться на новую.
Дмитрий сидел, уставившись в свою тарелку с борщом. Он не вступился за дочь, не произнес ни слова в ее защиту. Анна, вытирая разлитый сок, чувствовала, как внутри у нее все закипает от возмущения и беспомощности. Марина тихо всхлипывала, пытаясь доесть то, что осталось в ее тарелке.
Атмосфера за столом стала настолько тяжелой и гнетущей, что хотелось встать и просто выбежать из дома, уехать куда глаза глядят. Но куда они могли поехать? Это был не их дом. Они здесь — гости. Неудобные гости, которые вечно все портят: пачкают скатерти, неправильно режут зелень и нарушают заведенный годами порядок.
Дмитрий глубоко вздохнул, набрал в грудь воздуха, словно собираясь с силами.
— Мама, папа, у нас к вам есть важное сообщение. Есть новости.
Валентина Петровна подняла голову от тарелки и устремила на сына пристальный, изучающий взгляд.
— Какие такие новости? Говори.
— Нам дарят квартиру. Родители Анны. Они разменивают свою и часть денег отдают нам. Мы скоро… мы будем переезжать. У нас будет своя квартира.
Его слова повисли в воздухе, словно тяжелые, неподвижные облака перед грозой. Валентина Петровна замерла с чашкой чая в руке, не донеся ее несколько сантиметров до губ. Секунды молчания тянулись мучительно долго, каждая из них казалась вечностью.
Анна, не отрываясь, смотрела на свекровь и видела, как та самая, едва уловимая улыбка медленно угасает на ее лице. Как черты лица постепенно застывают, каменеют, превращаясь в непроницаемую, холодную маску.
Несколько томительных секунд в комнате царила абсолютная, оглушительная тишина. Валентина Петровна все еще держала чашку на весу, глядя на сына так, словно не понимала смысла произнесенных им слов.
Потом чашка с громким, резким стуком опустилась на блюдце. Звон фарфора прозвучал в тишине громко, как выстрел.
— Как это дарят? — голос свекрови стал тихим, почти шепотом, но в нем явственно зазвучали стальные, ледяные нотки. — И все это… за моей спиной? Решили все без моего ведома? А я для вас кто — чужая тетка, посторонний человек?
Дмитрий сглотнул, пытаясь подобрать слова.
— Мам, мы и сами только сегодня утром окончательно во всем убедились, все детали узнали…
— Только сегодня утром! — Валентина Петровна резко встала, отодвинув стул. — А планировали, ясное дело, давно! Тайком от меня все обсуждали! Думали, как бы поскорее и подальше от нас убраться!
Сергей Николаевич наконец оторвался от своей тарелки и с недоумением посмотрел на жену.
— Лида, ну что ты так, успокойся…
— Не «ну что»! — она резко повернулась к мужу. — Они тут у нас все эти годы жили, всем пользовались, все у них было, а теперь взяли и решили — сами по себе, отдельно! Значит, я для них чужая, так получается!
Анна попыталась вставить слово, найти хоть какие-то смягчающие обстоятельства:
— Валентина Петровна, мы и сами толком ничего не знали, просто мои родители решили, что нам пора, что молодой семье нужно свое собственное гнездышко, своя территория…
— Ничего не знали? — свекровь грубо перебила ее, не дав договорить. — А зачем они вам эту квартиру купили, позвольте спросить? Вам что, здесь плохо жилось? Мы что, вас в чем-то ущемляли, обижали чем? Лучше бы твои родители эти деньги на что-то полезное потратили, на развитие внучки, на хорошее образование! Толку было бы гораздо больше!
Голос Валентины Петровны срывался, в нем слышались и боль, и гнев, и неподдельное отчаяние. Марина испуганно прижалась к матери, пытаясь спрятаться от криков.
— Я вам всем сердцем помогала! — кричала свекровь, размахивая руками. — Все для вас делала! Столько лет вы у нас жили — и вроде бы все было нормально, все всех устраивало! Крыша над головой, еда на столе, помощь с ребенком! А вы неблагодарные! Получили квартиру — и сразу же от нас, прочь!
— Мама, пожалуйста, успокойся, — Дмитрий тоже встал и попытался взять мать за руку, усадить обратно на стул.
— Не трогай меня! — она резко отдёрнула руку, словно ее обожгли. — Вот теперь пусть твоя новая «мама», теща, вам и помогает во всем! Больше я вам не нужна! Я с вами больше и разговаривать не желаю!
Сергей Николаевич молча, очень тихо поднялся из-за стола.
— Лида, пойдем-ка лучше в сад, на воздух. Поговорим спокойно, без эмоций.
— Никуда я с тобой не пойду! — она резко развернулась к Анне. — Это все твои штучки, я знаю! Это ты его против меня настроила! Сама работать нормально не хочешь, на шее у родителей сидишь, а теперь еще и моего сына в эту кабалу затянула!
Анна побледнела. Ей стало физически плохо от этих несправедливых, жестоких слов. Марина расплакалась громко, навзрыд.
— Валентина Петровна, при ребенке, пожалуйста…
— Что «при ребенке»? Это ты ее от родной семьи отрываешь, от бабушки с дедушкой!
Девочка в испуге и полном непонимании посмотрела то на мать, то на кричащую бабушку, и снова разрыдалась.
Дмитрий не выдержал. Он резко развернулся и, не сказав больше ни слова, вышел из дома, громко хлопнув дверью. Через открытое окно было видно, как он остановился у самого забора, спиной к дому, и просто смотрел на пустынную проселочную дорогу.
К нему через несколько минут неспешно подошел Сергей Николаевич.
— Ты правильно поступил, сынок, — сказал он очень тихо, чтобы их не было слышно в доме. — Тебе и твоей семье давно пора на самостоятельное житье. Молодой семье обязательно нужно свое собственное гнездо. Это закон жизни.
— А как же мама? Что с ней теперь будет?
— С матерью… С ней будет трудно. Ей очень непросто отпускать тебя, ее единственного сына. Но она смирится, обязательно. Рано или поздно. Ты ведь ее сын, ее кровь, никуда ты от этого не денешься.
В доме тем временем Валентина Петровна все еще не могла успокоиться и продолжала выкрикивать обвинения в сторону Анны:
— А я-то думала, мы одна семья! Думала, вы всегда будете рядом с нами! Ведь у нас все есть для комфортной жизни — и жилье просторное, и помощь постоянная! А они взяли и решили уйти! Квартиру им подарили — и сразу же от нас прочь! Даже не подумали, что для меня это как ножом по сердцу! Считают, что я им больше не нужна, что я лишняя!
Анна, не говоря ни слова в ответ, молча собирала разбросанные по дивану Маринины игрушки, стараясь не встречаться со свекровью глазами. Каждое слово било точно в цель, ранило, но она понимала — любые оправдания сейчас будут бесполезны.
— Пусть теперь сами живут, как хотят! — заключила Валентина Петровна и демонстративно, с гордым видом вышла из комнаты, направившись на кухню.
Через то же открытое окно Анна услышала, как ее свекровь, стоя уже во дворе, громко, нарочно так, жалуется соседке через забор:
— Представляешь, Галочка? Дети-то наши, оказывается, сбежать от нас собрались! Мы им столько лет жизни подарили, все лучшее отдавали, жилье общее, но просторное, а они неблагодарные, подарок сделали — и сразу же засобирались!
Анна тихо взяла за руку плачущую Марину.
— Пойдем, солнышко мое. Нам пора возвращаться домой.
Всю обратную дорогу в машине царило гнетущее молчание. Дмитрий молча сжимал руль, его взгляд был прикован к дороге. Марина, утомленная слезами и переживаниями, тихо всхлипывала на заднем сиденье, постепенно погружаясь в сон. Анна смотрела в боковое окно на мелькавшие огни и думала лишь об одном — мост сожжен. Возврата к прошлому нет.
Только когда они выехали на освещенную трассу, Анна достала свой телефон и набрала номер матери.
— Мама, это я, — тихо сказала она. — Мы все им сказали. Все прошло… очень плохо.
— Что случилось, доченька? Что-то не так?
Анна вкратце, сдерживая эмоции, пересказала весь тот тяжелый, болезненный разговор, ссору, слова свекрови. Мама слушала молча, не перебивая.
— Ты знаешь, ты все сделала абсолютно правильно, — сказала она, когда Анна закончила. — Но попробуй и Лидию понять — ей действительно очень трудно отпускать от себя взрослого сына, трудно смириться с тем, что он стал полностью самостоятельным. Время — лучший лекарь, оно все расставляет по своим местам. Вы все равно одна семья, и эта связь нерушима.
— Она сказала, что больше не хочет с нами разговаривать. Вообще.
— В гневе люди говорят многое, о чем потом сами же жалеют. А детей и внуков любят всегда, несмотря ни на что. Увидишь, все еще наладится.
Прошел месяц. В их новой, еще почти пустой однокомнатной квартире было непривычно тихо и очень спокойно. Мебели было минимум — лишь самый необходимый, скромный набор: диван, стол, несколько стульев и детская кроватка для Марины. Но зато каждая вещь здесь была их, выбранная ими, купленная на их деньги. Здесь не было ни одного чужого взгляда, ни одного осуждающего шепота.
Как-то раз, играя, Марина вдруг вспомнила:
— Мамочка, а я свою куклу Катю у бабушки на даче оставила. Ту самую, которую я ей так и не успела показать в тот день.
Анна присела рядом с дочерью на корточки, чтобы быть с ней на одном уровне.
— Ты по бабушке скучаешь? По тем выходным?
— Немножко да, — задумчиво ответила девочка. — Но знаешь, что я подумала? — ее лицо прояснилось. — Значит, мы когда-нибудь обязательно к ним съездим. Чтобы забрать куклу. Когда бабушка перестанет на нас сердиться.
Вечером того же дня они впервые всем вместе готовили ужин на своей, новой кухне. Марина с важным видом помогала накрывать на стол, расставляя тарелки и разлаживая ложки. Дмитрий нарезал хлеб ровными, аккуратными ломтиками. Анна стояла у плиты и жарила картошку с грибами. На кухне стоял веселый шум, смех, и никого больше не нужно было бояться разбудить или побеспокоить.
Дмитрий достал и поставил на середину стола две большие восковые свечи — те самые, что подарила им на новоселье Аннина мама.
— Теперь здесь все по-настоящему наше, — тихо сказал он, зажигая длинной деревянной спичкой сначала одну, а потом и вторую свечу. — Наше собственное пространство.
За весь прошедший месяц Валентина Петровна так ни разу и не позвонила. Не поинтересовалась, как они устроились, удобно ли им, не нужна ли какая помощь. Ни словом не вспомнила о внучке. Словно их трое просто испарились, растворились в воздухе. Дмитрий несколько раз пытался дозвониться до нее, но трубку никто не поднимал. Прочная, казавшаяся неразрывной связь между матерью и сыном оборвалась, повисла в небытии.
Анна перевела взгляд с горящих свечей на лицо мужа, на спокойное, умиротворенное личико дочки, на их маленькую, но такую родную и уютную кухню. За большим окном, в темноте, горели бесчисленные огни чужого, огромного города, но здесь, внутри этих стен, они были дома. Впервые за пять долгих лет — они были по-настоящему дома. Без вечного оглядки на чужие правила и порядки, без необходимости постоянно сверять свои действия с чужим мнением, без этого вечного, гнетущего страха — разбудить, расстроить, не угодить, сделать что-то не так. Здесь царило их собственное, такое долгожданное и выстраданное молчание, которое наконец-то стало домом.