Леня был абсолютно и полностью уверен в том, что его супруга его любит и хранит ему верность. Он знал это каждой клеточкой своего существа, чувствовал эту истину в тихом тепле её ладони, в бездонной глубине её спокойного взгляда.
Но…
Вот это «но» было огромным, жирным, тяжёлым, как булыжник на дороге. Оно лежало у него на душе, мешая дышать полной грудью, отравляя самые светлые минуты тихой, разъедающей изнутри горечью.
Его супруга была невероятно, ослепительно прекрасна. Порой ему самому не верилось, что это сияющее создание, эта женщина с глазами цвета летнего неба и волосами, словно сотканными из солнечных лучей, живёт в его, Ленином, скромном доме. Что эти глаза смотрят на него одного, и в них нет ни капли фальши, только бескрайняя нежность и преданность. Что эти тонкие пальцы поправляют ему воротник, гладят по утомлённому затылку, что её улыбка предназначена только ему. Всё это было его, Ленино, счастье, его личное, хрупкое и необъяснимое чудо.
Сам он не мог до конца в это поверить, хоть тресни. А уж окружающие и подавно. Даже его родная матушка, женщина строгих правил, по имени Агриппина Степановна, лишь качала головой, глядя на невестку.
— И на кой ты её привёл, Алексей? На свою лиху долю, али по иной какой причине? Где были твои очи, разве не видел, какую диковинную птаху в дом приносишь? — причитала она, хлопая дверцами печки.
— Матушка, ну что вы говорите, перестаньте, — отмахивался Леня, чувствуя, как на душе становится ещё беспокойнее.
— Ничё, ничё, Алексей, а сгубит она тебя, помяни моё материнское слово. Нет моего родительского благословения на это дело. Нет, нет и ещё раз нет!
Жаловалась Агриппина Степановна, что не сыскал её сын девушку из простых, попроще. Лучше бы взял в жёны какую-нибудь неказистую, с незаметной внешностью, или ветреную, только не эту, не Светлану. Говорила, что даже больно глазам смотреть на такую неземную красоту. Мол, когда заговорит Светлана, так даже пламя в керосиновой лампе будто замирает, заслушиваясь, а всё в её руках спорится, горит. И стряпает она искусно, и шьёт, и вяжет, и вышивает диковинные узоры. Да только не ко двору пришлась, не нужна такая в их суровом быту, и даром никому не сдалась.
И друзья у Лени поредели, тоже по вине его избранницы. Кого-то свои собственные жёны отвадили, опасаясь соседства с такой красой, а от кого-то он и сам отстранился. Даже со старшим братом, Михаилом, случилась крупная ссора. Увидит Михаил Светлану — и застынет на месте, будто вкопанный, не в силах отвести восхищённого взгляда. Леня раз пробурчал что-то, другой, а на третий — дело дошло до крепких мужских разборок. Супруга Михаила, женщина с рябым от оспы лицом, по имени Глафира, примчалась на шум, хотела было вцепиться в волосы Светлане, но хорошо, что Агриппина Степановна была дома, не позволила разгореться настоящей бабьей драке.
— Пришибу, пришибу! — визжала Глафира, размахивая руками. — Одного тебе кавалера мало? Моего приглядела, захотела забрать? На, получай, выкуси! — Глафира с шумом плюнула себе в ладонь, скрутила неприличный жест и показала его перепуганной Светлане.
Кричала и визжала Глафира на всю округу, привлекая к себе внимание соседей. Хоть все и понимали, что Светлана ни в чём не виновата, но в глубине души сочувствовали именно Глафире, а не Лениной жене. Нет, мол, дыма без огня, раз уж такие страсти кипят, значит, неспроста.
— За что же она меня так невзлюбила, матушка? — тихо плакала Светлана, уткнувшись в плечо свекрови.
— Известно за что, видимо хвостом виляла, словно хитрая лисица, вот Глашка и разревется. Она за своего Михаила глотку любому перегрызёт, а ты, гляди, поменьше глазками стреляй, да своего супруга уважай, так будет надёжнее.
Леня уже знал о визите Глафиры. Наедине он пожалел супругу, ласково обнял, но при матери сделал строгое лицо и сказал, что надо с роднёй общий язык находить, жить дружно. На следующий день Светлана, желая загладить вину, напекла румяных шанег и отправилась к сношеннице, чтобы помириться. Но та, едва её увидев, с размаху швырнула в неё эту самую миску с угощением. Губа у Светланы распухла, пошла кровь, а Глафира орала так, будто её саму режут.
— Ах ты, бесстыжая! Мало я тебе в прошлый раз волосья повыдергивала, — врала Глафира на всю улицу, — а ты, бесстыжая, ещё и в мой дом пожаловала! Хорошо тебе было с моим мужем на нашей супружеской постели? Хорошо?!
Возвращалась Светлана домой под тяжёлыми, неодобрительными взглядами соседей. Все знали, что Глафира городит неправду, все видели, с какими благими намерениями шла Светлана, но всё равно осуждали именно её, а Глафиру — жалели. Светлана была чужая, пришлая, нездешняя. А Глафира — своя. Врунья, истеричная, недалёкая баба, но своя. А Светлана — чужая. Да к тому же ещё и необыкновенно красивая.
Орала потом вечером благим матом Глафира, когда Михаил учинил ей взбучку за скандал, отхлестав её вожжами. Стояла она на коленях, цеплялась за его сапоги, молила о пощаде. А через пару дней опять понесла по селу новые сплетни про Светлану. Баба подлая, а всё равно её жалели, а не Ленину жену. Из-за неё, мол, из-за этой Светки, Михаил Глашку поколачивает.
Дошло до того, что перестали Леню со Светланой в гости приглашать. Приходи один, Алексей, а с супругой — нет. И Леня стал понемногу прикладываться к бутылке. А выпив, находил повод придраться к жене: то грубо толкнёт, то щипнёт с силой, то даст подзатыльник.
Поехали они как-то на свадьбу к Лениной двоюродной сестре в соседнее село. Так Светлана еле живая до дома добралась. Даже Агриппина Степановна перепугалась, увидев её. А уж когда Леня проспался и осознал содеянное, то сам себе ужаснулся, выл, словно раненый зверь, и волосы на голове рвал. Он избил свою Светлану. Ему казалось, что все мужики на свадьбе смотрят на неё с неприкрытым вожделением, а ему от этого было невыносимо стыдно и горько. Вот он и возюкал её все двенадцать вёрст обратной дороги: то пинал, то заставлял бежать впереди лошади, подгоняя её и животное, и жену длинным кнутом.
Ночью с Светланой случилось непоправимое. Вся простыня залилась алым, пока Леня пьяным сном спал. Фельдшер, за которой сбегала перепуганная свекровь, только развела руками — ребёнка не спасти, случился выкидыш. И будет ли у Светланы когда-нибудь ещё возможность стать матерью — это вопрос, ответ на который был написан на воде вилами.
Леня снова выл, теперь уже от безысходности и раскаяния. Он целовал пальцы своей Светочки, умолял о прощении, набросился на мать, пригрозив придушить, если она хоть слово скажет против его жены. Вот так, родную мать готов был придушить, лишь бы защитить свою любовь. Послушалась старая женщина, старалась язык на замке держать.
А через пару месяцев пошли они в местный клуб на концерт. Светлана обладала прекрасным голосом, но Леня никогда не разрешал ей петь на публике. Но в тот раз они всё-таки пошли просто как зрители. И там были приезжие артисты из районного центра. Один из них, щеголеватый мужчина, увидел Светлану и чуть не подпрыгнул от изумления.
— Светлана Владимировна, это вы? Не может быть!
— Я, Аркадий Петрович. Здравствуйте.
— Красавица наша! А мы всё гадаем, куда вы пропали? А вы, оказывается, в такой глуши…
— Да, вот, вышла замуж. Это мой супруг, Алексей Николаевич Соколов.
— Соколов? Не тот ли Соколов, что знатный механизатор, передовик производства?
— Да, это он.
— Да-а-а, вот как судьба-злодейка распорядилась. Что ж, от всей души желаю вам счастливой жизни, с механизатором и передовиком, Алексеем Николаевичем Соколовым.
— Благодарю вас. И вам всех благ.
Этого разговора Лене хватило, чтобы в душе снова вскипела чернота. Чем он хуже этого городского франта? Зарабатывает он достойно, может позволить жене по дому хозяйничать, ни в чём нужды не знать. А дома… Дома он устроил Светлане суровый допрос, а потом… Потом ударил её по лицу, грубо толкнул в плечо, и со всей силы двинул кулаком под дых. Светлана вскрикнула, тонко и пронзительно, словне раненая птица, выскочила из дома в чём была — в лёгком домашнем платье — и побежала вдоль по тёмной улице.
Леня не бросился за ней вдогонку. А куда ей деваться? Ну, побегает, поплачет у речки под старой ракитой, остынет и вернётся. Бабу, считал он, надо учить, тогда шёлковой станет. Выпил ещё для храбрости и заснул мёртвым, пьяным сном.
Проснулся утром с тяжёлой, раскалывающейся головой.
— Света… Светочка, дай рассолу, родная, голова раскалывается.
В ответ — гробовая тишина. Мать у сестры в гостях, третий день там гостит. А где же Светлана? Может, в магазин ушла? Но туфли её стоят на месте, и плащ висит на вешалке, и сумочка… Да, сумочка, модная такая, она её всегда с собой носила. Леня как-то проверял, что в той сумочке: маленький кошелёк, крошечное зеркальце, в которое и носа-то не разглядишь, какая-то пудра, помада, да флакончик с духами.
— Да на кой ляд она тебе сдалась, эта сумочка? — смеялся он бывало.
— Так положено, Ленёк, — улыбалась в ответ Светлана.
— Кем положено? Ни одной бабы в деревне не видал, чтобы с сумочкой ходили, все с авоськами, — хохотал Леня.
Может, Светлана наконец-то стала как все нормальные женщины, и в магазин с авоськой в кармане пошла? Но Светлана не вернулась ни через час, ни к обеду. А к вечеру всё село гудело, как улей: от Соколова Алексея супруга сбежала с городским любовником. Он, мол, ждал её в машине, в «Волге» чёрной, на самом краю села, в защитной лесополосе. Подхватил на руки, кружил, целовал-миловал, потом усадил в салон, и укатили они вместе.
Кто это сказал? Конечно же, Глафира. Многие, впрочем, и правда видели, как Светлана в слезах, босая, в разорванном платье, выбежала на просёлочную дорогу и упала без сил. Как раз артисты из района отъезжали от клуба на своём автобусе. Увидели это, выскочили, подняли её, без сознания, на руки, занесли в салон и уехали. Но… Светлана была для всех чужой. А Глафира, Леня и Агриппина Степановна — свои. Ну и что? Подумаешь, муж немного строгость проявил, знать, за дело было…
Через две недели в деревне появились хмурые, крепко сбитые парни — братья Светланы, а с ними её тётя, женщина с властным взглядом. Приехали за её вещами и документами.
— Смотри, Алексей, чтобы твоей тени в нашем городе не было… Увидим… Худо будет.
— А супруга моя где? — глухо спросил Леня.
— Забудь, как страшный сон. Эх, ты… Кусок золота тебе в руки дали, с лошадиную голову, а ты его в грязи растоптал. Тьфу на тебя, недостойный! Ищи себе пару — вон, Дарьку, что у вокзала песни орёт, вот тебе и ровня. Погубил ты девку, жестокий человек, — плюнула тётя Светланы Лене прямо под ноги и направилась к машине.
— А энто ж Ленька ей всё покупал, наряды эти! — встряла Агриппина Степановна, пытаясь отстоять хоть что-то из вещей.
— Пусть забирают. Всё её, — махнул рукой Леня и ушёл в пустую, осиротевшую горницу.
Два дня он пролежал, не вставая, не ходил на работу.
— Ой, беда-то какая, ой, батюшки, — причитала Агриппина Степановна, — сглазили моё дитятко, окаянные! Ой, горюшко моё! — И бегала к местной знахарке за святой водицей, чтобы умыть Леньку, снять наведённую порчу.
Пока мать выла и пыталась спасти сына народными средствами, Леня поднялся с постели, взял крепкую верёвку и направился в сарай. Хорошо, что соседская девочка, Маринка, заметила его мрачное шествие. Как закричит она, как вцепится в него! Откуда только силы взялись у хрупкой девчонки — повисла на нём, не пускала, криком кричала, пока мужики не сбежались и не перерезали ту самую верёвку, уже наброшенную на балку.
Леня остался жив, только горло долго болело, и голос стал хриплым. Свою спасительницу он потом отблагодарил: насыпал ей целый подол шоколадных конфет и подарил отрез нарядного штапеля на платье. Она, когда подросла, сшила из того отреза платье и стала на свидания к Лене бегать. Вот так он себе, можно сказать, невесту и вырастил. Женился на ней впоследствии, детей нажили.
Как-то раз их с Леней дочка, маленькая Светочка, нашла на чердаке старую, пожелтевшую фотографию и принесла матери.
— Мам, а это кто? Такая красивая, словно актриса из кино.
— Так… никто. Чужая тётя. Положи, где взяла, или лучше мне отдай.
— Не отдам! — дочь спрятала руки с фотокарточкой за спину. — Ты её в печке сожжёшь.
— Уберёшь с глаз моих долой, а то ведь в самом деле сожгу!
Спрятала маленькая Светочка фотографию незнакомой красивой женщины. Ничего не могла с этим поделать новая жена Лени. Он настоял, чтобы дочку назвали Светланой. Что она ни делала — и плакала, и пыталась называть её по-своему, Танюшей, — он лишь раз так на неё посмотрел, что у неё кровь в жилах замёрзла. Руку на неё он больше никогда не поднимал, но иногда его взгляд был страшнее любого удара. Лучше бы ударил, думала порой жена.
Так и появились в семье Соколовых своя Светочка, родная и любимая.
А свою первую супругу Леня больше никогда не видел. Лишь однажды, уже много лет спустя, был он с новой женой в городе. Увидел, как из дорогого магазина вышла женщина. Такая ослепительная, что дух захватывало. А следом за ней — девочка-подросток, очень на неё похожая, и… ещё на кого-то. Леня чуть шею не вывихнул, провожая их взглядом.
— Санечка, — донёсся до него звонкий, до боли знакомый голос, — ты чего там замедлил? Давай быстрее, нам ещё к бабушке с дедушкой нужно заехать.
— А папа?
— Папа позже присоединится.
Женщина обернулась, на секунду её лицо стало абсолютно бесстрастным, затем она быстро, почти грубо, затолкала девочку в машину и сама села за руль.
Вернулся Леня домой, перерыл все старые альбомы, нашёл свои детские фотографии. Их было мало, обычно одну в год делали, по мере того как рос… И вот он увидел, наконец, на кого была похожа та городская девочка. На него самого. Вот он, Леня, в те же примерно годы… Та же форма лица, тот же разрез глаз.
Он ушёл на речку и выл там, как раненый волк, засовывал в рот песок, чтобы не кричать, раздирал в кровь кулаки о речную гальку. Дочь… Это его дочь. Но как теперь это доказать? И кому? Не сберёг, не уберёг. Ведь она тогда, оказывается, была… в положении. От него, от Лени. Ведь любила же она его, любила беззаветно, а он, слепой и глупый, всё растоптал.
— Мама?
— Да, дочка?
— Тот дядя у магазина… Ты его видела?
— Какой дядя, Санечка? Я не заметила.
— Тот, что на нас смотрел. Ты потом вся изменилась в лице. Кто он?
— Откуда же мне знать, Санечка? Разве я могу знать всех мужчин в нашем городе?
— Он смотрел сначала на тебя, а потом на меня. Мне показалось, что в его лице есть что-то знакомое.
— Правда? Все люди в мире делятся на определённые типажи. Наверное, тот мужчина просто похож на кого-то из твоих знакомых.
— По-моему, нет… Мне показалось, что он… похож на меня.
— С ума сошла? — рассмеялась её мать, но в смехе этом прозвучала лёгкая дрожь. — У того дяди, если я успела заметить, были усы, а у тебя нет.
— Мам, а откуда ты знаешь, что у него были усы? Ты же сказала, что не видела его?
— Санечка, у большинства взрослых мужчин есть усы. Это обычное дело.
— Но не у всех. У папы Андрея, например, нет… Мам, а мой родной папа… Он правда погиб тогда?
— Правда. Всё, хватит этих расспросов, это уже перестало быть смешным.
— А я и не шучу… Я до пяти лет ждала его. Верила, что это ошибка, что он вернётся. А потом ты вышла замуж за папу Андрея, и я перестала его ждать.
— Я тоже перестала, — тихо, про себя, подумала её мать. — Я тоже когда-то перестала ждать…