Она рассмешила его так, как я не могла двадцать два года. Этот звук, пробившийся сквозь толщу двери, был похож на осколки хрусталя, упавшие на каменный пол, – звонкий, острый, безжалостно счастливый. Таким смеются в кино, когда герои находят друг друга под радугой, но в моей реальности этот смех был предвестником бури, что сносила крышу моего маленького, обжитого мира.
Ключ в замке повернулся с тугим, неохотным скрипом, будто предупреждая: не входи. Руки оттягивали пакеты с продуктами, пальцы затекли и побелели. В одном из них болтались те самые йогурты с кусочками клубники – Артем их обожал. Я же всегда предпочитала простой кефир, но за два десятилетия брака привыкаешь покупать не то, что нравится тебе, а то, что делает счастливым его. Это была моя маленькая, ежедневная жертва, которую я даже не осознавала.
— Артем, выходи, помоги донести… — начала я, заходя в прихожую, и голос мой застрял в горле, словно пробка.
В моей гостиной, залитой скупым осенним солнцем, у моего окна, в котором стояли горшки с геранью, которую я растила из черенков, стояла Вероника. Вероника Савельева. Наша соседка сверху. Та самая, что два года назад, вся в слезах и туши, прибежала ко мне на кухню, потому что муж ушел к молодой. Та самая, которой я, утешая, отдала свой любимый фарфоровый сервиз в голубых цветах – «У тебя, Верунь, сейчас совсем пусто, а у меня и так все есть».
И сейчас она стояла, запахнувшись в МОЙ бархатный халат цвета утренней зари, который я купила на первую зарплату с новой работы. Халат, в котором сидела у окна, когда ждала Артема с ночной смены. Халат, в котором плакала, когда хоронила отца.
Рядом с ней, нарушая все законы физики и приличия, стоял Артем. Его рука, большая, теплая, знакомая до каждой родинки, лежала на ее талии. Нежно. Собственнически. Как будто так и было всегда.
— Лиза! — Вероника обернулась, и ее взгляд, уверенный и насмешливый, ударил меня с такой силой, что пальцы разжались сами собой. Пакеты с грохотом рухнули на пол. Это был не стыд, не замешательство. Это была победа. Полная, безраздельная. — А мы тебя ждем. Как раз вовремя.
Баночки с йогуртами покатились по паркету, как разноцветные кегли. Одна из них с треском раскрылась, и густая розовая масса медленно поползла к ножке стула, который мы с Артемом купили на блошином рынке, торгуясь со стариком-антикваром до хрипоты.
— Артем? — Мой собственный голос показался мне чужим, тонким, как надтреснутый лед. — Что это значит?
Он отвел глаза. Не посмотрел на меня, не попытался что-то объяснить. Он просто опустил ресницы, и в этом жесте было столько трусливого молчания, что все встало на свои места еще до того, как Вероника открыла рот.
— Лиза, милая, — она сделала шаг навстречу, и ее лаковые шпильки, явно новые, дорогие, звонко цокнули по полу, который мы с Артемом укладывали сами, долго и мучительно, в тот жаркий летний месяц, когда у него была первая серьезная работа, а я была на шестом месяце беременности. — Ты же умная женщина. Ты ведь понимаешь, что чувства… они не подчиняются расписанию. Они либо есть, либо их нет. И если любовь ушла…
— Двадцать два года, — выдохнула я, глядя на Артема, умоляя его встретиться со мной взглядом. — У нас сын. У нас общая жизнь. Мы прошли через столько всего… вместе.
— Вместе? — Вероника усмехнулась, и в этом звуке было столько сладкого, обволакивающего яда, что я невольно отступила на шаг. — Милая, вы вместе только в паспорте. А по факту… Артем уже почти полгода со мной. Полгода, Лиз. И он наконец-то счастлив. По-настоящему. Впервые за многие годы.
Артем молчал. Он смотрел на розовую лужу на полу, как будто в ней была заключена вся тайна мироздания.
— Я пришла сюда не для скандала, — продолжила Вероника, и ее голос стал ровным, деловым, голосом адвоката, привыкшего диктовать условия. — Я пришла обсудить детали. Ты же знаешь, я специализируюсь на бракоразводных процессах. Опыт богатейший. И я хочу, чтобы все прошло максимально цивилизованно.
— Цивилизованно? — Я почувствовала, как что-то внутри, хрустнув, переламывается пополам. Какая-то последняя опора. — Ты спишь с моим мужем, разгуливаешь в моем халате по моей квартире и говоришь о цивилизованности?
— Лиза, хватит истерик, — отрезала она холодно. — Факты таковы: квартира оформлена на Артема. Полностью. Да, она приобреталась в браке, но есть нюансы. Твой сын, Максим, ведь так? Ему уже двадцать два. Он совершеннолетний. Алиментов не видать, как собственных ушей. Что касается раздела имущества… ну, ты получишь какую-то компенсацию, но не квартиру. Тебе придется съехать.
Мир накренился, поплыл. Пол ушел из-под ног, и я судорожно ухватилась за косяк двери.
— Что?
— Думаю, через месяц, — Вероника бросила беглый взгляд на свои тонкие золотые часики, — может, чуть дольше, если затянем процесс. Но, поверь, по-хорошему будет лучше для всех. Артем, — она повернулась к нему, ласково провела рукой по его рукаву, — налей мне минеральной воды, солнышко.
И он пошел. Мой муж. Отец моего ребенка. Человек, с которым я просидела три ночи у постели нашего сына, когда у того была пневмония, с которым мы хоронили его мать, держась за руки, который держал мою голову, когда меня рвало после химиотерапии. Он пошел на кухню, чтобы налить воды этой женщине.
— Ты что такое несешь? Артем, выскажись хоть слово!
Вероника проследила за ним взглядом, полным нежности, а потом этот взгляд скользнул ко мне. И ее губы растянулись в широкой, победной улыбке.
— Через месяц ты будешь на улице, — сказала она тихо, почти по-матерински. — Я уже подобрала Артему отличного адвоката. Вернее, буду представлять его интересы сама. И поверь мне, Лиза, я не проигрываю. Никогда.
Она взяла из его рук стакан, отпила маленький глоток, поцеловала его в щеку, оставив алый след помады, и направилась к выходу.
— Кстати, — обернулась она на пороге, — халат верну после химчистки. Или… знаешь, нет, оставлю себе. Он мне чертовски идет.
Дверь закрылась с тихим щелчком, который прозвучал громче любого хлопка.
Артем остался стоять посреди комнаты, беспомощный, не зная, куда деть руки.
— Лиза, я… прости.
— Ты изменяешь мне с этой тварью, я уже догадалась, — прошептала я, и слова резали горло, как битое стекло. — Просто уйди. Сейчас же.
Он ушел в тот же вечер. Собрал вещи в старый, потертый чемодан, с которым когда-то ездил в свою первую командировку в другой город. Ушел, не обернувшись, не хлопнув дверью. Двадцать два года совместной жизни уместились в одну убогую сумку, которую он вынес за порог, как мусор.
Максим примчался на следующее утро. Высокий, широкоплечий, с моими серыми глазами и упрямым изгибом бровей отца. Он учился на последнем курсе, жил в студенческом общежитии и подрабатывал, чтобы не просить у нас денег.
— Мам, — он сел напротив меня за кухонным столом, где все еще виднелось коричневатое пятно от йогурта, — что будем делать?
Я не плакала. Странно, но слез не было. Внутри зародилось что-то иное – холодная, кованая сталью ярость, которая медленно расправлялась в груди, заполняя каждую пустоту, каждую трещину.
— Будем сражаться, — сказала я, и голос мой прозвучал твердо и четко.
— У тебя есть деньги на хорошего адвоката?
Денег не было. На моем счету лежало пятьдесят тысяч – жалкие крохи, отложенные на черный день. Артем всегда контролировал основные финансы, а мои заработки фрилансера уходили на текущие нужды, на подарки сыну, на мелочи.
— Найдем, — ответила я без тени сомнения. — Я все продам, если понадобится.
Максим кивнул, его молодое лицо было серьезным.
— Я беру академ. Устраиваюсь на полный день. Помогу.
— Нет! — я резко схватила его за руку, впиваясь пальцами в его теплую кожу. — Ты не бросишь институт. Не из-за этого. Не из-за них.
— Мам, я не могу позволить…
— Я справлюсь, — перебила я его, глядя прямо в его глаза, в эти мои глаза, полные тревоги и любви. — Обещаю тебе. Ты закончишь учебу.
Он смотрел на меня долго, изучающе, а потом обнял. Крепко, по-мужски, как будто пытался защитить от всего мира.
— Ты самая сильная женщина, которую я знаю, — прошептал он мне в волосы. — И мы выиграем это дело. Я помогу.
На следующий день я отправилась в юридическую консультацию. Молодая женщина-юрист с усталыми, но умными глазами выслушала мой сбивчивый рассказ, просмотрела документы на квартиру.
— Случай непростой, — заключила она, откладывая очки. — Квартира действительно зарегистрирована на супруга. Но она приобретена в браке, а это совместно нажитое имущество. Вы имеете полное право на половину.
— А Вероника утверждает…
— Вероника Савельева? — Девушка тяжело вздохнула. — Я о ней слышала. Она блестящий специалист. Беспринципный и жесткий. Но не паникуйте, закон на вашей стороне. Главное – собрать неопровержимые доказательства вашего финансового участия в покупке и содержании этой квартиры.
— Доказательства? — переспросила я, чувствуя, как в груди шевеляется та самая стальная ярость.
— Все, что угодно. Чеки, квитанции, выписки со счетов, показания свидетелей. Все, что подтвердит, что вы вкладывали свои деньги.
Я вернулась домой и полезла на антресоли. Пахнуло пылью, старыми книгами и прошлым. Артем всегда был неряхой в документах, а я – педантом. Я хранила все.
И вот они, сокровища моего занудства: папки с квитанциями об оплате ипотеки. Я платила исправно, переводя деньги с моей карты на его. Чеки на стройматериалы – ламинат, обои, краска, большая часть на мое имя. Расписки от рабочих, которых нанимала и которым платила я, особенно в те месяцы, когда у Артема были «временные затруднения».
И еще кое-что. Моя тайная гордость и насмешка судьбы – старый, потрепанный блокнот в клетку, мой домашний журнал учета. Туда я аккуратно, год за годом, вносила все наши доходы и расходы. Сколько я заработала, сколько мы потратили на ипотеку, на Максима, на жизнь. Даже суммы, которые я одалживала Артему, когда его бизнес стоял на грани краха.
Я просидела три ночи напролет, разбирая, систематизируя, сканируя. Максим помогал: сканировал, составлял таблицы, приносил кофе.
— Мам, это… это просто арсенал, — сказал он с придыханием, глядя на аккуратные стопки документов. — Ты все это хранила?
— Всегда была слишком дотошной, — горько усмехнулась я. — Отец смеялся надо мной. Говорил, что я превращаю жизнь в бухгалтерский отчет.
— А теперь этот отчет станет нашим главным оружием.
Возможно. Если хватит сил и удачи.
Судебное заседание назначили на десятое октября. Я пришла за полчаса, в строгом сером костюме, купленном когда-то для важных собеседований, но так и не надетом. Руки дрожали, но я сжала пальцы в кулаки, впиваясь ногтями в ладони, и вошла.
Артем сидел у окна, ссутулившись. Рядом, прямая и уверенная, как струна, сидела Вероника. В дорогом костюме цвета морской волны, с безупречной прической. Хищница в обличье профессионала.
Она заметила меня и кивнула, как старой знакомой. Вежливо, почти приветливо.
— Елизавета, — подошла она, — давай закончим это быстро и без лишних нервов. Ты получишь компенсацию. Я уговорила Артема на триста тысяч. Это хорошие деньги. Не затягивай процесс.
— Триста тысяч? — Я посмотрела на нее, не веря своим ушам. — За квартиру, которая стоит восемь миллионов?
— За квартиру, которая принадлежит Артему, — поправила она сладким голосом. — Не тебе.
— Она нажита в браке. Это наше общее.
Вероника улыбнулась, и в ее глазах вспыхнули зеленые искорки.
— В этом ты уверена. А я уверена в другом. И суд, поверь, будет на моей стороне.
Мой адвокат, Григорий Петрович, немолодой мужчина с мудрыми глазами и спокойными манерами, которого я нашла через подругу и которому обещала оплату из будущей компенсации, встал рядом.
— Вероника Сергеевна, — сказал он ровно, — не стоит торопить события. У нас есть кое-что для суда.
Она окинула его оценивающим взглядом.
— Посмотрим, что у вас есть, — бросила она и вернулась на свое место.
Судья, женщина лет пятидесяти с уставшим, но пронзительным взглядом, выслушала стороны.
Вероника была великолепна. Она говорила четко, апеллировала к статьям, к судебной практике. Она доказывала, что квартира – собственность Артема, что основные платежи по ипотеке шли с его счетов, что мой доход был нестабильным и незначительным.
— Елизавета Марковна вела домашнее хозяйство, — говорила она, и в ее голосе звучала снисходительная жалость, — и, несомненно, вносила свой вклад в уют. Но ведение быта, увы, не является финансовым вложением в приобретение недвижимости. Она была хранительницей очага, что, конечно, похвально, но не дает права на половину жилплощади.
Я слушала и чувствовала, как холодная сталь внутри меня начинает леденеть. Она была блестяща. И по-своему права. Когда Максим пошел в школу, нужно было помогать ему с уроками, водить на кружки. Мой график не позволял, и я ушла с постоянной работы, остались лишь подработки. И однажды Артем сказал: «Хватит, Лизка, я тебя прокормлю». И я поверила.
Но затем поднялся Григорий Петрович.
— Ваша честь, — начал он, — позиция стороны ответчика основана на неполной информации. У нас есть доказательства, опровергающие их утверждения.
Он начал выкладывать на стол документы. Стопку за стопкой.
Квитанции. Чеки. Расписки. Мой потертый блокнот. Выписки из банка.
— Елизавета Марковна регулярно, на протяжении всего срока выплаты ипотеки, вносила значительные суммы, — его голос был спокоен и убедителен. — Она оплачивала капитальный ремонт в квартире. Она закупала мебель и технику. Вот чеки на общую сумму, превышающую полтора миллиона рублей.
Вероника нахмурила свои идеально выщипанные брови.
— Эти чеки могут быть чем угодно… К тому же, откуда у Елизаветы такие средства, если на момент покупки жилья она находилась в декретном отпуске, а затем работала непостоянно?
— Все чеки оформлены на имя Елизаветы Марковны, — парировал Григорий Петрович. — С указанием адреса объекта. Имеются также показания мастеров, которые готовы подтвердить это в суде. Что касается источников, часть средств была снята с личного счета моей доверительницы, открытого на ее имя родителями в детстве и пополнявшегося все эти годы. Другая часть – ее личные сбережения и заработок после выхода из декрета.
Он сделал театральную паузу, давая суду оценить сказанное.
— Более того, у нас есть основания полагать, что господин Артем Дмитриевич получал значительную часть дохода неофициально. По документам – тридцать тысяч. Реально – в несколько раз больше. И многие платежи по ипотеке существенно превышали его официальный доход. Вопрос: откуда деньги? От супруги.
Артем побледнел, как полотно. Вероника резко, почти машинально, повернулась к нему.
— Ты ничего не говорил мне о конвертах, — прошипела она так, что было слышно в полной тишине зала.
Судья постучала молотком.
— Прошу сохранять порядок! Заседание откладывается на две недели для детального изучения представленных доказательств.
Вероника вылетела из зала суда первой. Ее лицо было маской сдержанного гнева. Артем плелся за ней, как приговоренный.
Я увидела, как она остановилась у лифта, резко развернулась к нему.
— Ты полный идиот, — ее шепот был подобен шипению змеи. — Ты умолчал о чеках! О конвертах! Это меняет всю стратегию!
— Я не думал, что это важно…
— Не думал? — Она фыркнула, и в этом звуке не было ничего человеческого. — Это значит, что твоя жена вложила в квартиру почти столько же, сколько и ты! Это значит, что она имеет право на половину! Половину, Артем! Ты понимаешь масштаб катастрофы?
— Верон, но мы же…
— Что «мы»? — Она отшатнулась, когда он попытался прикоснуться к ее руке. — Ты обещал мне эту квартиру! Ты клялся, что развод – пустая формальность, и я перееду к тебе! А теперь что? Теперь ты сам останешься на бобах!
Лифт приехал. Она зашла внутрь, не оглядываясь.
— Подумай, нужен ли ты мне теперь, — бросила она ему в лицо, и стальные двери закрылись, разрезая пространство.
Я все поняла. Вероника затеяла эту игру не из-за любви. Ей была нужна квартира. Готовая, уютная жизнь. А Артем был лишь приложением к желанной недвижимости.
Две недели пролетели в лихорадочной подготовке. Максим был моим тылом: готовил, убирал, просто сидел рядом, когда я засыпала над бумагами. Григорий Петрович строил нашу защиту.
— Шансы хорошие, — ободрял он. — Вероника сильна, но факты – упрямая вещь. Они на нашей стороне.
Я почти поверила в победу.
Второе заседание было жестоким. Вероника больше не притворялась любезной. Она была холодна, собранна и беспощадна. Она атаковала по всем фронтам.
— Данные документы легко могли быть сфальсифицированы, — заявила она. — Блокнот с записями? Кто может подтвердить, что эти цифры вносились именно в те даты? Вполне возможно, что это творчество вчерашнего дня.
— Мы готовы предоставить блокнот на почерковедческую экспертизу и экспертизу давности, — парировал Григорий Петрович.
Вероника скривила губы, но вынуждена была отступить.
Тогда она перешла на эмоции.
— Ваша честь, Елизавета Марковна – замечательная женщина. Брак распался, это трагедия. Но Артем Дмитриевич имеет право на новое личное счастье. А квартира – это его законная собственность, его кровные вложения.
— Кровные? — переспросил Григорий Петрович. — У нас есть точные расчеты. Елизавета Марковна внесла сорок восемь процентов от общей стоимости квартиры и ремонта. Это практически паритет.
Вероника напряглась, как струна.
— На основании чего эти расчеты?
— На основании тех самых документов, в подлинности которых вы сомневаетесь. Но позвольте перейти к другому, не менее важному вопросу.
Григорий Петрович достал новую, тонкую папку.
— Господин Артем Дмитриевич намеренно скрывал свои реальные доходы. У нас есть письменные показания его бывших коллег. А также, — он сделал эффектную паузу, — сведения о том, что в последние полгода он переводил крупные суммы на личный счет г-жи Савельевой.
В зале воцарилась гробовая тишина.
— Что? — Вероника вскочила с места.
— Сто пятьдесят тысяч рублей, — невозмутимо продолжил адвокат. — Разными переводами. С его карты на вашу. И все это – до официального расторжения брака. То есть, эти средства также являются частью совместно нажитого имущества, которое г-н Артем незаконно вывел из семьи. Елизавета Марковна вправе требовать их возврата.
Вероника побелела. Казалось, она вот-вот рухнет.
Артем сидел, уткнувшись взглядом в пол, как пристыженный школьник.
Судья нахмурилась.
— Это очень серьезное заявление. Вероника Сергеевна, что вы можете сказать?
— Я… — она запнулась, впервые за все время теряя дар речи. — Это были подарки! Личные подарки от мужчины женщине!
— В период, когда этот мужчина состоял в законном браке? — уточнил Григорий Петрович. — Простите, но это более походит на нецелевое растрачивание общих средств супругов.
Вероника открыла рот, закрыла, снова открыла. Ничего не вышло.
— Заседание откладывается, — объявила судья. — На один месяц. Для проведения экспертиз и более тщательного изучения новых обстоятельств.
Выходя из зала, я стала свидетельницей того, как Вероника, отведя Артема в сторону, вцепилась ему в рукав.
— Мы провалились. Теперь все пропало. Зачем, просто зачем ты переводил мне деньги со своей карты, кретин…
— Я не подумал, что это…
— Не подумал! — она оттолкнула его с такой силой, что он едва удержался на ногах. — Ты никогда не думаешь! Ты просто жалкий, алчный… Из-за тебя у меня теперь могут быть серьезные проблемы! Ты понимаешь? Меня могут привлечь!
— Верон, я не хотел…
— Да мне плевать, чего ты хотел! — Она резко развернулась и зашагала прочь, ее каблуки отбивали дробь ярости и отчаяния.
Артем остался стоять один в пустом коридоре. Он поднял голову, и наши взгляды встретились.
В его глазах я увидела всю палитру – растерянность, страх, стыд, осознание собственной глупости. Но я ничего не сказала. Просто прошла мимо, как будто он был пустым местом.
Спустя две недели я стояла в очереди в магазине, когда зазвонил телефон. Максим.
— Мам, ты сиди? Приготовься. Вероника съехала!
— Что?
— Съехала! Сегодня утром приехал грузовик, погрузили все ее вещи и укатили. Квартира пуста.
Я застыла с телефоном у уха, не веря своим ушам.
Сбежала. Она просто сбежала.
Ее гениальный план рухнул, превратившись в прах. Квартира уплывала из ее рук. Деньги, полученные от Артема, теперь висели над ней дамокловым мечом. И она, как настоящий хищник, почуяв опасность, просто бросила добычу и бежала, спасая свою шкуру.
Я почувствовала… странное спокойствие. Не злорадство, не торжество. Пустоту. Эта женщина вломилась в мою жизнь, как ураган, ради квадратных метров и благополучия. И когда бетонные стены оказались ей не по зубам, она просто исчезла.
Финальное заседание было недолгим. Экспертиза подтвердила подлинность и давность моих записей. Свидетели встали на мою сторону. История с переводами окончательно подкосила позиции Артема.
Судья огласила решение:
— Квартира признается совместно нажитым имуществом и подлежит разделу в равных долях. За Елизаветой Марковной признается право проживания в указанной квартире с возможностью последующего выкупа доли ответчика…
Я не слышала остального. Осознание пришло только тогда, когда Максим, не стесняясь присутствующих, обнял меня и закричал: «Ура! Мам, мы победили!»
— Ты справилась, — шептал он, сжимая меня в объятиях. — Ты одна против всех, и ты победила.
Я выкупила долю Артема. Взяла кредит, который буду гасить еще долгие годы. Но квартира теперь моя. Полностью. Каждый ее угол, каждая трещинка в штукатурке, которую мы замазывали вместе.
Максим блестяще закончил университет. Стал талантливым программистом, нашел хорошую работу и теперь настойчиво помогает мне с выплатами, хотя я и сопротивляюсь.
Артем перебрался к своей пожилой матери. Я иногда вижу его во дворе – постаревшего, сгорбленного. Он пытался заговорить, но я прохожу мимо. Слова между нами кончились в тот день, когда на моем полу растекся розовый йогурт. Сын изредка навещает бабушку, но отца упорно избегает.
Вероника, как я слышала, уехала в другой регион. Продолжает практиковать право.
Но это уже не имеет никакого значения. Глава закрыта. Моя совесть чиста. А мой дом, выстраданный и отвоеванный, наконец-то стал по-настоящему моим. И в его тишине я начала вспоминать, кто я такая, без приставки «жена» и «мать». И это оказалось самой большой победой.