Ничего, девочка, ты молодая, ещё родишь. Образуется…
Голос санитарки прозвучал приглушенно, словно из-за толстого стекла. Он был пустым, заезженным, как старая монета, и от этого становилось только хуже. Женщина в синем халате неловко переложила прозрачную полиэтиленовую сумку Алисы из одной руки в другую, избегая смотреть ей в глаза. В сумке алели яркими, почти ядовитыми пятнами крошечные распашонки, миниатюрный розовый комбинезон и белая с голубой окантовкой упаковка подгузников. На ней значилась большая, насмешливая цифра «1» — для только что родившихся малышей. Цифра, которая теперь ничего не значила. Грохочущий лифт, пахнущий антисептиком и тоской, медленно, будто назло, опускал их на первый этаж, в мир, где не было места ее материнству.
— Дети старшие есть? — снова нарушила санитарка тягостное молчание.
— Нет… — выдохнула Алиса, вжимаясь спиной в холодную стенку кабины.
— Это сложнее… Что твои решили? Хоронить будете или…
— Будем, — резко, поджав дрожащие губы, ответила Алиса, глядя в потолок, где мигала жалкая лампочка.
Санитарка понимающе, почти театрально, вздохнула. Этот вздох был последней каплей в чаше молчаливого отчаяния.
Ее забирали из роддома одну. Не было ни счастливо укутанного конверта, ни улыбок, ни поздравлений, ни даже самого скромного, купленного на бегу букета. Был только муж, Дмитрий, с опущенными, полными вины глазами и та ужасающая, леденящая душу пустота, что разлилась внутри нее, вытеснив все. Он обнял ее скупо, неловко, как чужой человек, и его прикосновение не несло ни капли тепла. Без единого слова, без памятного, пусть и горького, фото они покинули стены, которые должны были стать вратами в новую, счастливую жизнь.
— Я уже был… Кхм… — запнулся Дмитрий, едва они вышли на морозный воздух. Он снова прокашлялся, нервно дергая воротником куртки. — У ритуальщиков… у стервятников этих… Всё заказал на завтра. Но ты, если хочешь, можешь внести коррективы. Венок белый выбрал, а гробик, он такого цвета, как…
— Не важно. Я не могу… — перебила его Алиса, чувствуя, как по телу бегут мурашки.
— Хорошо. Кхм…
Солнце в этот декабрьский день светило предательски ярко и весело. Оно отражалось в слепящих бликах на заиндевевших крышах, и этот праздник света казался насмешкой. «Где же ты, ветер? — металась в отчаянии ее душа. — Где хлёсткий, ревущий ливень, где мокрый, противный снег, что лепится в лицо, как плевок самого Господа?» Так было бы справедливо. Так было бы правильно. Они молча прошли КПП и направились к их машине. Алиса с какой-то запоздалой жалостью взглянула на покрытый засохшей грязью и солевыми разводами бок автомобиля.
— Ох и грязная же она у нас.
— На мойку забыл заехать. Ещё три дня назад хотел, да тут… Кхм.
— Ты заболел?
— Нет. С чего ты взяла?
— Покашливаешь.
— Да нет, это так… Горло сводит от нервов.
Они сели в салон. Дмитрий резко, почти яростно, повернул ключ зажигания, и машина рванула с места, будто пытаясь убежать от этого кошмара.
За окном проплывал прежний, равнодушный город. Те же улицы с прибившимися к бордюрам окурками, голые, тоскливые деревья на фоне унылых фасадов, синее, без единого облачка, небо. Ржавый забор школы, голуби, воркующие на проводах, серая, бесконечная лента асфальта. Мир не изменился. Он просто обесцветился.
Память, неумолимая и жестокая, принялась прокручивать пленку последних месяцев. На третьем месяце беременности Алиса сильно простудилась, а может, это был грипп. Лечилась, пила лекарства. После выздоровления на пояснице высыпала странная сыпь. Инфекционист с умным видом объявил о герпесе и выписал таблетки. Они не помогли. Другой врач, дерматовенеролог, развеял диагноз, распознав банальную аллергию. Мазь помогла, сыпь исчезла. Неприятности, казалось, остались позади, и Алиса с надеждой стала ждать дня родов.
В день «икс» начались слабые, но настойчивые схватки. В роддоме акушерка, проведя осмотр, холодно констатировала: «Раскрытия нет вообще. Надо останавливать схватки». Две капельницы не возымели эффекта — боль только нарастала, выматывая душу и тело. Алиса промучилась всю ночь, а утром ее снова осмотрели — раскрытие началось. Решили проколоть пузырь.
«Воды нормальные?» — помня свои изыскания в интернете, спросила Алиса.
«Да, прозрачные, зелени нет, всё хорошо», — последовал успокаивающий ответ.
Новая капельница, теперь уже для стимуляции, вогнала схватки в адский ритм. Через шесть часов монитор кардиотокографии показал ужасающее: состояние плода ухудшалось. Врачи предложили экстренное кесарево. Алиса, обессиленная, согласилась. Операция прошла, как потом сказали, «успешно». Девочка родилась, закричала, ее показали Алисе, на мгновение приложили к груди… и на этом всё закончилось. Счастье длилось меньше минуты. Алиса увидела дочь снова лишь на следующий день в реанимации: крошечное тельце, обвешанное датчиками и трубками, ротик, присоединенный к аппарату ИВЛ. И кровь. Алая пена, выходящая из легких.
«Пневмония, — голос врача был ровным и безжалостным. — Глотнула инфицированных вод. Инфекция одна из тех, что вы перенесли».
На третий день, когда состояние малышки, казалось, стабилизировалось, Алиса сидела в палате, сцеживая драгоценные капли молозива. Она мысленно взывала ко всем святым, а Дмитрий, впервые за много лет, отправился в церковь. Позже он должен был озаботиться сменой имени дочери — сноха нашептала, что имя могло не подойти. Глупая, отчаянная суеверная надежда, но они цеплялись за любую соломинку. Родители выбрали новое имя — по святцам. И в тот самый миг, когда Алиса, сцеживаясь, была на сто процентов уверена, что ее девочка выживет, в палату вошел врач и жестом остановил ее.
«Мне очень жаль…» — последовали пространные медицинские термины, за которыми скрывалась лишь одна страшная правда.
«Мне очень жаль… Какая бессмысленная, заезженная, пустая фраза! — кипело возмущение внутри Алисы, пока машина мчалась по улицам. — Как жить дальше, если весь мир перестал существовать, замер на этом страшном вираке, натянулся, как тетива, и вот-вот лопнет?»
В лицо мелькали серые стекла встречных автомобилей. Их должно было быть трое. А они снова были вдвоем.
Родственники, пытаясь найти виноватых, шептались, что врачи затянули с операцией, что нужно судиться, наказывать… Но Алиса, погруженная в омут горя, не хотела ничего. Дышать было в тягость. Она решила выйти на работу сразу после Нового года — оставаться дома, в окружении этих несчастных детских вещичек, которые рука не поднималась ни раздать, ни выбросить, значило сойти с ума.
Новый год и Рождество они встречали у родителей Дмитрия, в тихом заснеженном поселке. В Сочельник решили затопить баньку. Сначала парились мужчины, задержавшись там надолго. Алиса с мамой Дмитрия, Галиной Петровной, добрались до бани только за полночь. Из-за шва Алисе было нельзя париться, но свекрови, женщине суеверной и впечатлительной, было страшновато одной в темном саду, поэтому Алиса пошла с ней для компании.
— В эту ночь начинаются рождественские гадания, ты знаешь? — сказала Галина Петровна, выходя из парной в предбанник замотанная в простыню, с раскрасневшимся лицом. — Помню, мы в молодости с девчонками на суженого гадали. Зеркала ставили, свечи зажигали… Ждали, ждали… А потом что-то как показалось в той глубине! Будто черная тень издалека пошла на нас! Мы так взвизгнули — и врассыпную! С тех пор я и не гадала больше. А хочешь, мы с тобой сейчас попробуем?..
— Ни за что на свете! — Алиса содрогнулась.
Помывшись, Галина Петровна засобиралась домой, ссылаясь на усталость.
— Ты иди, мам, а я ещё посижу здесь немного. Хочу побыть в одиночестве, — тихо попросила Алиса.
Оставшись одна, она прилегла на жесткую деревянную скамью. Где-то в углу, под потолком, чуть слышно скрипела половица, будто старые кости дома постанывали от жара. В слабом свете лампочки по углам предбанника жалась к стенам пыльная, седая паутина. А за заиндевевшим оконцем лежал белый, чистый снег, укутывая спящие вишни. Сердце сжималось от тоски, острой и всепоглощающей. Алиса закрыла глаза, стараясь ни о чем не думать, слушая лишь ровное потрескивание дров в печи и заунывный вой ветра за стеной. Дремота, тяжелая и неумолимая, стала окутывать ее…
Ей приснилось, что она дома, в их уютной квартире. Сердце забилось часто-часто. Она подходила к белой детской кроватке, которую они с такой любовью выбирали. Легкое движение внутри привлекло ее внимание. Она заглянула за бортик… и замерла.
— Мама, — улыбнулась ей новорожденная девочка. Ее дочь. Черты маленького личика Алиса запомнила навсегда, до последней реснички.
Малышка открыла свой розовый, идеальный ротик, и из него полился чистый, серебристый голосок. Она говорила, как взрослая, осмысленно и четко. Алиса смотрела на нее, не в силах пошевелиться, и в душе поднялась буря безумной надежды: «Может, это сон? Может, весь тот месяц, наполненный кошмаром, был лишь дурным сном, а наяву всё хорошо?!» Но младенцы не умеют говорить! Осознание этого ударило ее, как обухом. Алиса разрыдалась. Девочка снова открыла ротик, и ее голос прозвучал нежно и властно:
— Мамочка моя любимая, пожалуйста, не плачь. Всё будет у тебя хорошо, верь мне! У тебя родится дочь. Назови её Настей. И не переживай ни о чём, теперь всё будет в порядке…
Алиса резко проснулась, подскакивая на скамье. Грудь вздымалась от учащенного дыхания. Она вдруг почувствовала себя… легче. Словно гигантская каменная глыба свалилась с ее плеч, оставив после себя лишь усталое, но живое тело. Время, медленный и верный целитель, начало свою работу. Постепенно, день за днем, жизнь стала возвращать свои краски.
Она вывезла все детские вещи к родителям, оставив себе на память лишь одну маленькую погремушку, и вышла на работу. Будни, с их суетой и рутиной, засосали ее, вернув в привычное русло. Она снова научилась смеяться, не испытывая за это жгучей вины, и заново открыла для себя радость от простого прожитого дня. Врачи, помня о кесаревом, строго-настрого запретили беременеть в течение двух лет. Но судьба распорядилась иначе — беременность наступила через полтора года. Алиса поняла это еще до задержки. Она болела и уже подносила ко рту сильнейший антибиотик, как вдруг невидимая рука буквально отдернула ее ладонь… В голове щелкнуло: осознание новой жизни, теплящейся внутри.
Антибиотики были мощными, и гинеколог, качая головой, убеждала прервать беременность.
— Нет, — твердо заявила Алиса. — Я буду рожать!
Едва она справилась с одной болезнью, как нагрянула другая, и снова без лекарств было не обойтись. Алисе пришлось принимать препараты, в инструкции к которым беременность была четким и категоричным противопоказанием. И тут на нее обрушился шквал. Все — и Дмитрий, и родители с обеих сторон, и, конечно, врачи — в один голос требовали аборта. Алису разрывало на части. Она так хотела этого ребенка! Она верила в тот сон, как в пророчество. Но что, если это была всего лишь галлюцинация измученного мозга? Что, если малыш родится неполноценным или снова умрет? Риск был колоссальным! Шел второй месяц, закладывались все органы и системы, и любое вмешательство могло обернуться трагедией.
Настал день, когда нужно было идти записываться на аборт. Решение, стоившее ей миллионов нервных клеток… Она проснулась по будильнику, но тяжелая дремота вновь накатила на нее. В этом липком, безвольном состоянии между сном и явью в ее голове медленно проползла тяжелая, как свинец, мысль: «Ну всё, пора вставать. Выбора нет… Здесь уже ничего не поделаешь…» И в тот самый миг, когда она смирилась, что-то извне, из самой глубины мироздания, закричало что есть мочи прямо ей в ухо. Это был тот самый голос, голос ее дочери из того далекого сна. Его крик оглушил ее, парализовал, наполнил священным ужасом: «НЕ СМЕЙ!!!»
Алиса молниеносно проснулась и вскочила на кровати. Сердце колотилось, как птица в клетке. Она в изумлении оглядела комнату. В квартире, кроме нее, никого не было.
Не счесть, сколько анализов, УЗИ и консультаций ей пришлось пройти за ту беременность. Она подписывала кипы документов, беря всю ответственность на себя. Родные были уверены, что в лучшем случае она родит инвалида, называли ее безответственной, сумасшедшей, помешанной… Ее опорой стал Дмитрий. Он, как и Алиса, поверил в чудо. Им оставалось лишь молиться и ждать.
За две недели до ПДР Алису положили в отделение патологии. Вскоре к ней в палату подселили другую женщину. Молодую, светловолосую, с лучистыми глазами.
— Меня зовут Настя, — улыбнулась она, распаковывая свои вещи.
Алису будто током ударило. Настя. Именно так, как завещала ей во сне та маленькая девочка, они и планировали назвать дочь. За вечерним чаем Алиса задумалась: а ведь она ни разу не интересовалась значением этого имени.
— Насть, а ты случайно не знаешь, что означает твое имя? — будто невзначай спросила она.
— Мое? Конечно, знаю! — девушка весело подмигнула. — «Воскресшая». Возрожденная к жизни.
Воскресшая! По телу Алисы пробежали ледяные мурашки. Чайная ложка с тихим звеном выпала у нее из ослабевших пальцев и упала на пол.
На следующий день она родила. Родила свою Настю — крепкую, здоровую, громко кричащую девочку, которая позже оказалась неугомонной, жизнерадостной шалуньей. «Моя дочь. Моя воскресшая дочь», — прошептала Алиса, когда их забирали после выписки домой. На дворе стоял март, и снова светило яркое, по-весеннему наглое солнце. Малышка, зажмурившись, поморщила личико от его лучей. Алиса нежно прикрыла ладонью ее глаза. Она остановилась, крепко прижимая к груди бесценный сверток, посмотрела прямо в слепящую высь и улыбнулась. Улыбнулась так широко и счастливо, как не улыбалась очень давно. «Спасибо тебе, ясное небо, — прошептала она. — Спасибо, Господи, за всё! За боль, за надежду, за чудо. За мою воскресшую Настю».