Рядом с железнодорожным вокзалом провинциального городка, того самого, куда поезда приходили с задумчивым скрежетом и уходили, оставляя в воздухе запах дыма и дальних дорог, стояли блочные четырёхэтажки, выстроившиеся ровными квадратами, словно усталые великаны. Их стены, некогда яркие, под воздействием времени и непогоды приобрели мягкий, серовато-пастельный оттенок. Большой двор, как уютная чаша, окружали пять таких домов, и на многочисленных скамейках около детской площадки, где визжали от восторга малыши и мерно скрипели качели, всегда было многолюдно, особенно в тихие летние вечера.
Под окном Маргариты Петровны, на первом этаже одного из этих домов, стояла её своя, персональная лавочка, которую затеняли в знойные летние дни густые, пышные кусты белой сирени. Эти кусты были её детищем, её гордостью. Ещё тоненькими, хрупкими веточками сажала их Маргарита, уж больно любила она её тонкий, пьянящий запах, эти нежные, как кружево, соцветия, и наслаждалась каждой весной недолгим, но таким прекрасным сроком цветения своей душистой красавицы. Она ухаживала за ними, подрезала, подкармливала, и сирень отвечала ей буйной, роскошной зеленью и облаком белоснежных цветов.
Но в эту особенную весну ничто, казалось, не радовало Маргариту Петровну. Даже распустившаяся сирень, обычно вызывавшая в её душе тихую песнь, теперь молчала для неё. Полгода назад она потеряла единственного сына, трагически погибшего в автокатастрофе, которого растила одна, вкладывая всю свою душу, все свои силы. Только её мать, жившая в далёкой деревне, помогала чем могла, но и её не стало за год до этой страшной потери. Теперь Маргарита Петровна осталась в полной, оглушающей тишине своей маленькой квартиры.
Малыши во дворе, не ведая о её горе, по-прежнему звали свою соседку с первого этажа «баба Рита», и Маргарита Петровна была всегда ласкова с ними, угощала конфетами, поправляла сбившиеся бантики, но в глубине её глаз таилась неизбывная печаль, и она понимала, что теперь ей внуков, возможно, никогда не видать.
— Совсем приуныла наша Рита, — тихонько, чтобы не услышали, шепталась Вероника, женщина сорока лет, жившая этажом выше, с пожилой соседкой из дома напротив.
— А что сделаешь? Ничем не поможешь. Дай ей Бог силы, тяжкое бремя… не каждому поднять такое, — вздыхала та в ответ и медленно, по-старинному, крестилась, глядя в небо.
— Я видела тут, что она тому мужчине, Артёму, что постоянно у вокзала находится, еду носит. Бутерброды, что ли, суп в контейнере… Надо же. Самой небось есть нечего, пенсия маленькая, а она его вот уже которую неделю подкармливает, — поражалась Вероника, качая головой.
— Путь кормит. Не на наши, а на свои кровные. Может, ей так легче… Пока не свыкнется с одиночеством, с этой пустотой, — отвечала соседка, поглядывая на Маргариту, понуро сидевшую на своей скамеечке под сиренью, будто в ожидании чуда.
Маргарита Петровна впервые увидела того мужчину, Артёма, совершенно случайно. Она иногда ходила в привокзальный буфет, небольшой, уютный, где можно было купить готовые, ещё тёплые пирожки с разной начинкой.
— Что я буду на себя одну печь? Раньше сыну почти каждые выходные пекла, целые противни, а теперь мне, если захочется, то куплю тут два пирожка, вот и хватит, — объясняла Рита буфетчице, немолодой уже женщине по имени Клавдия.
Они давно знали друг друга, буфетчица наливала Маргарите бесплатно стакан крепкого чая, а также и себе, и они, пока не было посетителей, садились за ближний столик у окна и пили чай вместе, обсуждая последние новости или просто молча глядя на спешащих людей.
В одну из таких тихих посиделок и пришёл в буфет тот самый Артём.
— Куда прёшься? Сюда нельзя. Ты мне всех посетителей распугаешь, иди отсюда. По добру, по здорову! – грозно, но беззлобно покрикивала Клавдия.
Артём, втянув голову в плечи, виновато улыбался, и в его глазах читалась такая покорность судьбе, что становилось не по себе. Он просил тихо, почти шёпотом:
— Так ведь нету пока никого, я куплю пирожок и уйду. Честное слово… я постою у входа.
У Маргариты Петровны защемило сердце, сжалось в комок непонятной, щемящей боли. Она почему-то сразу подумала, что этот несчастный, опустившийся парень, чей-то сын. И, не смотря на лохматую, давно немытую голову и небритость, которая делала его похожим на старика, он был ещё молодым, в его чертах угадывались былое здоровье и сила.
— Не брани его, Клавдия, пусть купит. Он же сказал, что сейчас уйдёт, — заступилась за него Маргарита, и её голос прозвучал твёрже, чем она ожидала.
Он стал торопливо отсчитывать на грязной, в царапинах ладони мелочь, которую наверняка насобирал у дверей вокзала. Однако на желанный пирожок ему откровенно не хватало.
— Ладно, после донесёшь. Никуда не денешься, я тебя найду, — смягчилась буфетчица и протянула ему горячий, румяный пирожок.
Артём, низко поклонился, взял пирог, но тут же подошла Маргарита Петровна и подала ему ещё один, свой, только что купленный.
Артём обрадовался, как малое дитя, взял пирожок, ещё раз поклонился со словами «храни вас Бог» и, пятясь, почти бесшумно вышел из буфета, оставив за собой запах ветра и дорожной пыли.
В последующем разговоре с Клавдией Маргарита узнала, что Артём не так давно прибился к вокзалу. Он приехал из небольшой, затерянной в лесах деревни, где родители, к сожалению, не жаловали его из-за того, что он не мог найти постоянного занятия. Со временем он и сам стал искать утешения в бутылке, сменил несколько работ в городе, и наконец, оказался на вокзале, в самом низу жизненной лестницы.
Его не выгоняли с территории, потому что он был спокойным, не буйным, никогда не просил подаяния навязчиво, а лишь смирно сидел временами где-то на перроне на пустующей скамейке, и в картонную коробку у его ног сердобольные граждане клали кто сколько мог, в основном, звенящую мелочь.
Сергей Николаевич, вокзальный дворник, мужчина лет шестидесяти, взял шефство над парнем, угощая его своими незамысловатыми бутербродами и время от времени сигаретой. Артём в благодарность стал помогать дворнику убираться, носил тяжёлые мешки с мусором в контейнеры, усердно подметал перрон, когда осенний ветер срывал с деревьев золотую листву.
Маргарита Петровна не могла забыть благодарные, почти светящиеся Артёмкины глаза. «Значит, не всё у него потеряно. Совесть есть, душа жива», — думала она о нём, возвращаясь домой. Женщина стала чаще наведываться на вокзал, там она искала Артёма, передавала ему некоторые вещи из одежды и обуви, что остались от сына, бережно хранимые в шкафу.
Артём брал вещи с такой осторожностью и благоговением, словно это были не простые брюки и свитер, а нечто очень ценное, и носил их аккуратно, чем невероятно растрогал Маргариту Петровну, ведь теперь парень был так похож на её сына, особенно когда надевал тот самый тёмно-синий свитер…
— Бросила бы ты, Петровна, ходить к Артёму, нашла себе тоже замену… — укоряла её соседка Вероника, встретив однажды у подъезда, — известно же, пьющий человек, он и есть пьющий. Не перешибёшь никаким обухом. Это как болезнь. Понимаешь?
— Понимаю… — печально отвечала Маргарита Петровна, глядя куда-то в сторону, — но не могу ничего с собой поделать. Ведь он живёт от куска до куска. Если дадут. А то и не каждый день. Вот только я и Сергей-дворник его подкармливаем…
— Так он сам молодой мужик, ему тридцать пять, а тебе за шестьдесят уже. Ты на пенсии. Он должен сам решать как ему жить, нести ответственность, — настаивала Вероника, желая добра.
— Так-то оно всё правильно ты говоришь, — соглашалась Рита, — но ты знаешь, Сергей на него очень хорошо влияет. Он строго так к нему, требует, чтобы работал, а потом и покормит. И я немного принесу. Он же старается.
— Господи, лучше бы ты кота завела. Тот благодарнее тебе будет, — вздыхала Вероника, — тебе лишняя копейка на лекарство пригодится, да и питаешься ты скромно, ведь знаю, экономя на всём.
Маргарита молчала, но в душе её теплился маленький огонёк надежды. И вскоре Артём действительно стал меньше употреблять алкоголь. Однажды Сергей Николаевич серьёзно заболел, и вместо него стал работать Артём. Он очень старался, выкладывался полностью, и держался всю неделю, пока дворник был на больничном, не сорвался.
Правда, все, кто был в курсе, поддерживали Артёма и следили за ним буквально по часам, создавая невидимый круг добра. И буфетчица Клавдия, которой было велено поить Артёма горячим чаем и давать в обед тарелку супа и второго. И дежурная по станции то и дело смотрела за тем, как трудится Артём, и Маргарита Петровна приходила каждый день с домашними бутербродами и обязательно хвалила его за трезвость и усердный труд.
— Ну, вот, молодец, что не подвёл, Артём, — сказал Сергей Николаевич, когда, побледневший, но довольный, вышел на работу, — смотри, ведь я пенсионер, мне долго работать тут не придётся по возрасту, а ты молодой, хваткий. Хорошо зарекомендуешь себя, не будешь пить, возьмут на моё место. Руки-то у тебя золотые, вижу.
— Верно, Артёмушка, держись, сынок, не останешься без куска хлеба, — кивала Маргарита Петровна, — ему бы жильё при вокзале хоть какое-то. Похлопочи, Сергей Николаевич. Может, где комнатку дадут? В какой-то подсобке? Надо где-то спать, отдыхать…
— Вот не будет к бутылке прикладываться, точно похлопочу. Так и быть. Смотри, Артём, и место своё уступлю, а то годы мои берут своё, силы уже не те, — пообещал дворник, с надеждой глядя на своего подопечного.
И Артём держался. Он цеплялся за эту возможность, как за соломинку. Маргарита Петровна однажды, набравшись смелости, привела его к себе домой и велела сдать всю одежду для стирки и штопки. Артём, смущаясь, подчинился. Пока женщина готовила ему чистую одежду, доставая с антресолей последние, самые хорошие рубашки и брюки, оставшиеся от сына, Артём принимал душ. Он был теперь коротко и аккуратно пострижен. Накануне сходил по настоянию Маргариты Петровны в парикмахерскую на свои, впервые честно заработанные деньги. Себе взял лишь немного на самое необходимое, остальные средства попросил оставить на хранение у Маргариты Петровны, чтобы не было соблазна, чтобы не оступиться в минуту слабости.
— Вот это да! – всплеснула руками Маргарита Петровна, когда Артём вышел из душа чистый, переодетый в свежую одежду и гладко выбритый, — тебя хоть сейчас на портрет пиши. Совсем другой человек.
Артём смущённо засмеялся, а потом тихо, будто признаваясь в чём-то постыдном, прошептал:
— Да кому я нужен-то… Тем более тут, в городе… Не смешите, Маргарита Петровна.
Они пообедали за одним столом, и он, поблагодарив свою благодетельницу от всей души, ушёл на вокзал, но в доме теперь остался его след — запах мыла и какой-то новой, обнадёживающей энергии.
— Ты завтра снова приходи обедать. Я хоть простенький супчик, но каждый день варю. Не могу без первого. И тебя угощу. Только половинку хлеба зайди в магазин, купи, — сказала Маргарита Петровна, провожая его.
Когда они на следующий день снова обедали вместе, заглянула соседка Вероника. Она принесла Маргарите связанные своими руками тёплые шерстяные носки, которые Петровна заказывала для Артёма на предстоящую зиму.
Вероника вытаращила глаза. Артёма было не узнать. Молодой мужчина похорошел, преобразился. Он немного поправился, лицо стало светлее, здоровее, короткая аккуратная стрижка шла ему, открывая лоб и ясный взгляд.
— Садись, Вероника, с нами чай пить. Артём скоро уходит, обед у него заканчивается, а мы посидим, поболтаем, — пригласила подругу хозяйка, стараясь скрыть свою радость.
Вероника села напротив Артёма, и они неспешно стали разговаривать. Он охотно, без былой угрюмости, говорил о своём деревенском детстве, учёбе в школе, о любимом учителе физкультуры, а потом о службе в армии, вспоминая те годы с неожиданной теплотой.
Наконец, Артём спохватился: надо идти на работу, Сергей Николаевич ждёт.
— Меня же приняли официально, мы теперь в паре с Сергеичем трудимся, — похвалился Артём, — так что никого не уволили. Рабочих рук, говорит, не хватает.
— Верно, Артёмушка, надо работать. Деньги так даром в руки не упадут, честно заработанное всегда слаще, — кивнула ему Маргарита Петровна, с гордостью глядя на него.
— Ему и комнату в подсобке дали. Там тепло. Есть диванчик, рядом с буфетом, там и туалет с раковиной, можно сказать все условия. И баня недалеко общественная с парной, ходит теперь регулярно, — с удовольствием рассказала Веронике Маргарита Петровна, когда Артём ушёл.
— Думаешь, что твой подопечный вырвется в люди? Окончательно завяжет с прошлым? – с сомнением, но уже без прежней уверенности спросила Вероника.
— А кто же наперёд знает? Вот только надеяться нам никто не запрещает. И надо верить. И надо людей поддерживать, а он уже месяц не прикасается к запретному, — перекрестилась Маргарита Петровна, — ему бы женщину хорошую, ласковую и добрую. Он бы окрылился, стал бы совсем другим человеком.
Маргарита Петровна со значением, чуть прищурясь, посмотрела на Веронику. Та жила уже несколько лет одна после трудного развода с мужем, имела взрослеющего сына, студента, и в душе её тоже давно зияла пустота.
— На что ты намекаешь, Петровна? Уж не мне ли хочешь его подогнать? – засмеялась Вероника, но в смехе её слышалась лёгкая растерянность, — я от одного такого избавилась, а ты мне ещё одного приготовила, отмыла. Своей ванны не пожалела. Вот спасибо!
— Смейся, смейся, вот только он так на тебя сейчас смотрел, как на икону. Ты бы была для него настоящим счастьем. А опыт плачевный у тебя, верно, есть. Поэтому ты как никто другой не смогла бы его понять и поддержать. Он ведь добрейший парень, душа у него светлая. А откуда ему было воспитания нормального набраться, если там родители такие? Он недолюбленный, брошенный ребёнок… — с горечью, но и с верой сказала Маргарита Петровна.
— Ох, пошла я от тебя, а то и меня сейчас разжалобишь до слёз, — смахнула неожиданно навернувшуюся слезу Вероника и поторопилась к себе наверх.
Однако через некоторое время Маргарита Петровна снова увидела Артёма в своём подъезде. Она удивилась: он спускался как раз со второго этажа, от Вероники. На ногах его были новые, спортивные кроссовки, парень улыбнулся ей своей новой, открытой улыбкой, поздоровался, прошёл мимо, и от него пахнуло лёгким, свежим парфюмом.
Маргарита Петровна не могла сдержать улыбки. Она мысленно держала кулачки за своего Артёмку. И вскоре Вероника сама пришла к ней в гости, села за стол и рассказала, смущаясь, что они с Артёмом решили попробовать жить вместе, помогать друг другу, поддержать друг в друге всё хорошее.
Маргарита Петровна перекрестила Веронику и обняла её крепко, по-матерински.
— На небе тебе зачтётся, Веронушка. Вот попомни меня. Держи его, помоги лаской, вниманием, он ведь ничего в своей жизни ещё хорошего и не видел, не знал такой заботы. Попробуй хотя бы. А там — как получится, как жизнь распорядится, — попросила Маргарита Петровна, и в глазах её светилась безмерная благодарность.
Артём пришёл через неделю и попросил оставленные на сохранение деньги.
— Правильно, Артёмушка, теперь есть у тебя другая хранительница, и надёжнее моей. Да и что их хранить, невелика зарплата, и питаться надо хорошо, и одеваться, и в кино сходить, в люди выйти, — смеялась Маргарита Петровна, отдавая ему заветную сумму, — живите дружно, старайся, уважай и люби Веронику. Она хорошая женщина, душа у неё широкая, давно её знаю.
И Артём, на удивление всем скептикам, окончательно перестал употреблять алкоголь. Он нашёл в себе силы, нашёл опору.
— Вот только двух человек в своей жизни знаю, кто сознательно, по собственному решению, смог завязать с этим, — рассказывал своим друзьям-приятелям Сергей Николаевич, — это мой родной брат, и вот Артём. Редчайший случай. Я его уважаю за эту силу воли.
Прошло два года. Два года, наполненных обычными житейскими хлопотами, маленькими радостями и преодолениями. Артём и Вероника официально поженились. И соседка Маргарита Петровна продолжала дружить с ними, став для их молодой семьи по-настоящему родным человеком. Она безмерно радовалась рождению их малыша – маленького Степана, которого она с удовольствием нянчила, качала на своей любимой скамейке под сиренью и полюбила всей душой, как самого родного внука, обретя, наконец, своё тихое, выстраданное счастье. А кусты сирени цвели каждую весну всё пышнее и белее, будто в благодарность за ту теплоту, что спасла не одну одинокую душу.